Анна Лупан - Обрести себя

У тетушки Замфиры были еще дети, да все умерли в раннем детстве. Остался один Фэнел, вот она и любит его до умопомрачения. Хворает, если месяц не видит его. Болеет по-настоящему, и никакие врачи не в силах ей помочь, пока она сама не отправляется в Кишинев, нагрузившись сумками.

Он встречает ее холодно:

— Чего приехала?

— Если я не приеду к тебе, так кто же тогда приедет? — оправдывается она смиренно.

— Ладно. Только не ходи по коридорам, ругаться будут.

И она с замирающим сердцем садится на табуретку возле его койки, разговаривает шепотом или бормочет про себя молитвы, чтобы бог хранил ее Фэнела от всего нехорошего. На самом деле никто не ругается, ходи на здоровье по общежитию, просто Фэнел пугает мать, чтобы меньше показывалась на людях. Став горожанином, он стыдится материнской одежды. А одеть ее иначе немыслимо — тетушка Замфира крепко держится за старые обычаи.

— Не могла надеть другую кофту? — укоряет Фэнел.

— А чем эта плоха?

— Широкая очень и с этими, как их, с оборками. Кто сейчас носит такие?

— Мы уже доживаем свой век, так привыкли, — сопротивляется старуха.

И все-таки недавно она стала ездить к нему уже без домотканой шерстяной сумки, а с кошелочкой из коричневой клеенки. Вместо ватной душегрейки она теперь надевает шерстяной жакет. Если она не застает сына в общежитии на Рышкановке, то вновь навьючивает на себя поклажу и направляется к центру города, поднимается вверх по Комсомольской до самой музыкальной школы. Там она садится на каменные ступени и терпеливо ждет перерыва. Через открытые окна доносятся обрывки незнакомых мелодий. Она выбирает самую красивую — это конечно же ее Фэнел. Никто другой не может так красиво играть, кроме ее сына. Это скрашивает ожидание. Наконец-то появляется Фэнел.

Фэнел всегда занят, всегда куда-то спешит. Из-за проклятой учебы ему некогда даже поговорить с матерью. Сольфеджио, гармония, народное творчество… Бедная его голова! Ведь и раньше люди пели, но для этого вовсе не нужно было набивать себе голову всякой чепухой. Оглушенная, боясь повредить учебе сына, она торопится опорожнить свои кошелки и уходит.

— Не глазей так на витрины — позоришь меня, — ворчит Фэнел на мать, провожая ее до автобусной станции.

Приходится смотреть прямо перед собой, хотя старухе хочется полюбопытствовать, что там, в витринах. Но зачем расстраивать Фэнела. Не для этого приехала сюда. Уже в автобусе она вспоминает, что хотела купить кое-что, да растерялась и забыла. Ничего, в другой раз купит. Это мелочь по сравнению с тем, как муштруют бедных детей. Даже с родителями им некогда словом перекинуться. Едва вернувшись домой, она уже готовится к следующему посещению сына.

Так проходит зима. Поездки к сыну не прекращаются и во время вьюг, холодов, снегопадов. Три Ягненка — Кишинев, Кишинев — Три Ягненка. С приходом весны она вынуждена реже бывать в Кишиневе. Особенно осложнилось дело после того, как в детсад стали приводить Костику Цурцурела. Хорошо хоть сам Фэника приехал, отпросившись якобы по причине ее болезни. Бумажка от фельдшерицы, которую она послала в музыкальную школу, стоит ей петуха и курицы. Что поделаешь, ничего даром не дается. На какие жертвы не пойдешь ради своего ребенка. Хорошо хоть фельдшерица покладистая, другая бы отказала, что ни сули ей. Иной даже обругал бы. Не знаешь, кому теперь можно, а кому нельзя дать. Только какая польза от того, что Фэнел здесь? Все равно: он дома, а она торчит тут, в яслях.

— Горе ты, а не ребенок, — журит Костику тетушка Замфира, торопясь домой. — Если б не ты, можно было бы в любое время уйти, вообще два дня не выходить на работу, никто не стал бы спорить. А то ведь ты кричишь, будто пожар.

Костике, видно, нравится бабкина воркотня, а может, его забавляют прыгающие на заборе воробьи — он смеется, показывая все свои зубки, мелкие, как рисинки. Изборожденное недавними слезами личико становится таким привлекательным, что тетушка Замфира не может удержаться и, позабыв про свои печали, целует его то в одну, то в другую щечку. Она уже улыбается вместе с ним:

— До чего же вы сладки, байструки противные!

Дома она находит закрытую дверь. Ватрушки исчезли, рубашка с забора — тоже. Успокоенная, что сын поел, возвращается она в детсад, пересадив Костику на другое плечо. А там нарастает гам, рабочий день начинается…

В это время Фэнел направляется к клубу: договорился с заведующим Владом Суфлецэлом встретиться там. Рановато, правда, Влад, может быть, и не пришел еще. Но Фэнелу все равно, он уже и так награжден за ранний подъем: «Замечательно все-таки вставать рано! Что ни говори, утро в деревне прекрасное. Главное — преодолеть сон, а там поймешь, что нежиться в постели — значит, обкрадывать самого себя». Воздух еще прохладный, хотя солнце начинает припекать; в густой листве свистят, чирикают, верещат на разные голоса пичужки; умываются на крышах голуби; ворча, выходят из дворов индюки. Голоса людей кажутся громче обычного. И сами люди выглядят свежо, будто только из-под душа. Как легко дышится, и как явственно ощущаешь свои силы!

Идущие навстречу детишки со школьными сумками за спиной сторонятся при его приближении, прижимаются к забору, освобождая ему путь, и почтительно здороваются.

Фэнел отвечает на приветствия, шире расправляет плечи, чтобы казаться солидней. Эти пацаны знают, что он за человек, видели, наверное, как он играл на кларнете в клубе. Приезжая домой, он всегда захватывает с собой инструмент. Благодаря этому в деревне у него есть некоторый авторитет. Дети же считают его большим музыкантом.

— А ну, не загораживай дорогу, — вдруг раздалось над самым ухом.

Фэнел едва успел отскочить в сторону. Фу-ты! Мимо пролетела на велосипеде чертова девчонка, почтальонша Маша. Чуть не задавила. Было бы красиво, нечего сказать, если б он растянулся здесь в пыли. Эта Мария, видно, навсегда останется помешанной. Не могла объехать. Словно угадав его мысли, Мария, успевшая отъехать довольно далеко, оглянулась и сделала обидно-иронический жест рукой:

— Музыкантам поклон!

— Так можно и голову разбить!

— Ничего, я не разобью! — И хохочет, как дура.

Около правления стоит несколько машин, разговаривают люди. Чтобы не вызвать иронических замечаний, он проходит мимо быстро-быстро, будто торопится по делам. Так и есть, клуб закрыт. Влад не сдержал слова, опаздывает. Небось дрыхнет еще. Фэнел обрадовался — оказывается, он сам может кого-нибудь разбудить — и навострил лыжи в сторону окраины, названной Зубатой, где живет Влад. Вообще, в Трех Ягнятах далеко от центра не уйдешь, обойди всю деревню — вроде вокруг печки плутаешь.

Жена Влада, Женя, одетая в цветной халатик, подметала двор. Лицо ее разгорелось, глаза сияют, вся она точная копия Анки. Фэнел поправил воротничок, пригладил волосы, осевшим от волнения голосом спросил: