Анна Лупан - Обрести себя

— Идет? — Владу нужно хоть формальное согласие.

— Раз ты выбрал, чего тут рассуждать.

— Другой разговор. Теперь давай вынесем этот иконостас на улицу.

Фэнел опять обиделся за то, что Влад так назвал его работу — иконостас.

— Трепло. Берись вон там.

С грехом пополам, перебрасываясь колючими шутками, они вынесли Доску почета и укрепили ее на заранее вкопанных столбах. Здесь она видна отовсюду. Мимо проезжают, направляясь в поле, машины и подводы, идут пешеходы. Фэнел нарочно задержался возле своего творения. Со стороны парников в гору поднимается трактор с прицепом, нагруженным ящиками с рассадой. В этом же прицепе — несколько женщин, среди них он заметил курносую с горделивой осанкой девушку. Анка. Стоит, держится обеими руками за борт. Ветер треплет ее волосы, вся она под стать этому славному ясному утру. Трактор с прицепом, подняв облако пыли, скрылся за домами. Неужели она не увидела его? Конечно нет, где уж разглядеть из-за забора. Окаянный рост!

Все вокруг: и клумбы, и деревья, и это утро — стало серым. Жизнь потеряла вкус и аромат. Все звуки, краски, запахи вернулись бы, если б он сейчас ехал там, в прицепе, глотая дорожную пыль. Какое это было бы счастье — трястись вместе с ней на ухабах, чувствовать удары ящиков с рассадой по ногам, ловить макушкой солнечное тепло! Может быть, стоит пойти в поле? Любопытно, где сегодня сажают табак? Можно сделать вид, что он ищет агронома. Вот и предлог появиться там, где Анка.

— Фэнел, ты что, страдаешь меланхолией? Совсем закис. Это тебе не к лицу. Наступает самое приятное.

Этот Влад опять отвлек от интересных мыслей.

— Чего еще тебе?

— Требуется подписать одну бумаженцию.

— Какую?

— У нас кто не работает, тот не ест. Ты получишь денежки за свою работу.

— Какие деньги?

— Какие полагаются. За Доску почета. По закону политэкономии.

— Да ну тебя, что я ради денег делал?

— Знаю, ради чего. — Влад хитро подмигнул.

— Иди-ка ты… И вообще, чего ты привязался? Что я тебе, лакей?

Сам не зная отчего, Фэнел взбесился, накричал на Влада и оставил его в недоумении возле злополучной Доски почета.

Все же надо побывать в поле, надо увидеть ее. Иначе — завтра же прощай, деревня. Дальше так нельзя. Не такой уж он мямля, чтобы бессловесной тенью ходить по пятам за этой задавакой. Хуже других он, что ли?! В конце концов, девчат хоть пруд пруди, была бы охота связываться. Так что не пришлось бы ей раскаяться.

Арион Караман, справившись с утренними делами в правлении и убедившись, что посланные за гексахлораном машины уехали по назначению, облегченно вздохнул и направился в конюшню за своей бедаркой, чтобы ехать в поле. По дороге решил завернуть к Михаилу Цуркану по прозвищу Монако. Нет утра, чтобы Арион не постучал в его ворота. Что только за человек, хоть кол на голове теши — ничего с ним не сделаешь. Числится колхозником, пользуется всеми правами члена артели, а на работу палкой не выгонишь, все норовит схитрить, выгадать, вырваться на базар. Просто горе всей бригады. Арион столько тратит крови и нервов, прежде чем тот выполнит норму, что уже невыносимо. И все-таки Арион не отступает. Каждое утро стучит в эти проклятые ворота, стучит долго, настойчиво, пока они не откроются.

Старый холостяк Монако живет с матерью. В прежние времена дом их был богатым, теперь же здание ушло в землю, покосилось, конусообразная крыша с закопченной трубой, кажется, вот-вот рухнет.

Арион подошел к недавно покрашенным красной краской воротам и решительно постучал. Молниеносно отозвалась огромная овчарка, с лаем взвилась и кубарем пролетела через весь двор к воротам, звеня цепью, надетой на проволоку. Арион постучал сильнее.

— Эй, кто есть дома?!

Овчарка исходила лаем. Арион стал стучать еще громче.

— Кто там дома, выходи!

Наконец в доме не выдержали, дверь отворилась, и с порога раздался хриплый старушечий голос:

— Цыц, гадина! Кто это собаку дразнит?

— Подойди поближе, не бойся, не укушу.

— Михайло ушел в амбулаторию. Бок заболел. Только что ушел.

— Да открой ворота, чего через весь двор кричишь?! Открой, хочу с глазу на глаз потолковать.

Заскрежетали старинные запоры, звякнула цепка, в узкую, с ладонь, щель просунулось сморщенное, как старая груша, лицо бабки Цурканихи.

— Нет Михайлы, в больницу ушел. Колики схватили еще с вечера. Едва утра дождался.

— Тетушка Домника, сколько вам лет? — внезапно спросил Арион, пролезая в щель.

Бабка нахмурила свои выцветшие глаза. В них таилось подозрение. Там, где когда-то были губы, в кружок сошлись морщины.

— А зачем тебе мои годы?

— Пойдем в дом, скажу.

Арион надеялся найти Михайлу дома. Наверняка прячется в комнате. Старуха внезапно ощетинилась:

— Не смей меня трогать, бандюга! А то как закричу, вся деревня соберется. Не смей!

Арион с отвращением сплюнул: о чем подумала, старая карга!

— Что ты, бешеная, бабка?! Сколько тебе лет, спрашиваю?

— Сколько есть, все мои, с тобой делить не стану.

— Наверно, под восемьдесят. Веришь в бога, а врешь.

— Ты меня не трогай, а то возьму кол и тебе подсчитаю годы.

— Ничего, каждый получает по заслугам. А Михаил-то, между прочим, пошел не в больницу, а на базар. Сейчас мне встретился, шел с вениками да кошелками.

Все это, конечно, он придумал на ходу, уверенный, что не ошибается. По тому, как старуха затихла, насупившись, понял, что попал в самую точку. Глаза у нее округлились, как у дикой кошки, когда та в ярости. Но Арион не боялся ее даже в детстве, а тем более сейчас. С интересом наблюдал за ней, сравнивая в уме с той отчаянной и сильной женщиной, какой она была в пору его малолетства. Ни одна женщина Трех Ягнят не ездила тогда верхом, одна Цурканиха, оседлав гнедого жеребца, носилась с холма на холм, и не дай бог, если ей встречался кто-нибудь, кто срывал на ее поле початок-другой кукурузы. Она готова была стереть в порошок любого, кто осмелился бы пустить свою скотину на пастбище, могла на всем скаку налететь на человека, нимало не заботясь, что покалечит или убьет его. А вот дети, завидев ее, залезали на деревья и оттуда кричали: «Холера едет! Холера едет!» От ярости у Цурканихи появлялась пена на губах, но по деревьям она не лазила, и озорники оставались безнаказанными.

Арион до сих пор не может без изумления вспомнить один случай. В ту пору у Ариона пробивались усики и он уже заглядывался на девчат. В деревне разгорелась на хоре из-за одной девчонки драка. Те, кто хотел разнять дерущихся, сами невольно ввязывались в потасовку, забыв про свои первоначальные благородные цели. Откуда ни возьмись, появился шеф жандармов. То ли кто-то позвал его, то ли самому пришло на ум размяться. Часть ребят, увидев околыш его фуражки, моментально остыла. С полицией лучше не связываться. Другие, кому отрезветь было труднее, продолжали начатую заваруху. Среди них был и сын Цурканихи Михаил. Шеф взялся наводить порядок, на то он и власть. Он не стал разбираться, что к чему, а попросту арестовал всех дерущихся, в том числе и Михаила. И тогда деревня увидела небывалое зрелище. Верхом на коне прилетела Цурканиха, на всем скаку вырвала винтовку из рук шефа и, словно хворостинку, переломила ее об колено. Потом она принялась охаживать подвернувшихся под руку шефа и Михаила — одного прикладом, другого стволом. «Холера» в самом деле не знала меры и преград. Михаил после этого случая боялся ее как огня. Так что дразнить ее было опасно. Однако теперь силы у нее были уже не те.