Анна Лупан - Обрести себя

Арион непринужденно сел на завалинку. Бабка метала в него злобные взгляды.

— Тетушка Домника, — спросил он миролюбиво, — почему вы не помиритесь с деревней хотя бы уж теперь, на старости?

— Уходишь или еще что хочешь сказать? А то надо ворота закрыть.

В ее голосе слышалась отчетливая угроза.

— Конечно, уйду. Здесь не остался бы, даже если б привязали на цепь. Просто из интереса спросить хочу: что сделали тебе люди, что ты их так ненавидишь?

Старуха подошла к дверям, закрыла их на засов. Потом взяла ведро и зашагала к колодцу, всем своим видом показывая, что Арион не существует для нее больше. Он тронулся следом.

— Вам-то все равно, я понимаю. Но зачем вы Михаила с толку сбиваете? Ему еще жить да жить. Вы женщина умная, не можете не чувствовать, куда клонит время.

Цурканиха даже бровью не повела. С некоторых пор она слушала только то, что ее устраивало. Она шла с медлительностью черепахи, собирая росу с крапивы и лопухов подолом своей черной юбки.

— Ну, ладно, — продолжал Арион. — Не хотите по-хорошему, повернем иначе. Больше я в ваши ворота стучаться не буду, зарубите это себе на носу. Но если Михаил завтра не выйдет на работу, отрежем усадьбу, так и знайте. А то вы как заноза для всей деревни.

Старуха даже не обернулась, ее не проймешь. Он и сам-то не очень верит в то, что сказал. Попробуй отрежь участок — греха не оберешься, жаловаться начнут, одни комиссии замучают. Напрасно, конечно, он торит к ним дорожку, уже не перевоспитаешь этих чертовых Цурканов. Но хоть кровь им попортить, и то хорошо. «Завтра возьму с собой председателя, — решает Арион, — пусть увидит, что это за люди».

На конюшне гнедой встретил его ржанием, гулко переступая копытами по деревянному полу. Арион ласково похлопал его по крупу.

— По хомуту тоскуешь или по зеленой травке?

Лошадь повернула к нему голову, дотянулась и схватила зубами за пиджак.

— Ну-ну, не безобразничай.

Арион хлопнул Гнедого по морде, чтобы тот поубавил свой восторг.

— Баловаться захотел, — раздался женский голос за спиной. — Лошадь и то норовит побаловаться.

Арион обернулся. Свет из крохотного верхнего оконца позволял рассмотреть странную фигуру, похожую на чучело. Женщина подошла, и Арион узнал Раду. Какого черта ищет здесь в такую рань цыганка? Он сурово спросил:

— Ты что тут делаешь?

— Тебя поджидаю, красавец.

Арион знал ее язычок и потому решил скорее закончить разговор:

— Оставь свои шутки, мне не до них.

— А кому до них, товарищ Арион? Умереть мне на этом месте, если шучу.

Рада говорила искренне. Но Арион, которому вспомнился утренний скандал в доме, раздражало даже ее имя. Он не сдержался, грубо оборвал ее:

— Собака тебе товарищ, а не я.

Рада не обиделась. К брани ей не привыкать.

— Так всех величают сейчас, я тебя не хотела обидеть. И не ставлю тебя рядом с собой, хотя все мы годимся для одной окрошки.

Арион умерил свою злость. Хорошо, что никого рядом нет, никто не слышал. Нервы расшатались. Нельзя так с людьми. Это пристало лишь управляющему пана Харчела. Рада тоже человек. Уже спокойно спросил:

— Ну и что тебе от меня надо?

— Председатель послал к тебе за подводой. Дай мне подводу на месяц, а?

— Что-о?

Ариону показалось, что он ослышался. Рада повторила, и тогда он вновь вскипел:

— Подводу? На месяц? Теперь? Ты рехнулась, баба!

— Председатель послал.

— Иди ты со своим председателем. Он, видно, в детство впал.

— Председатель направил к тебе, — долбила свое Рада. — Сказал, иди к бригадиру, он даст.

В дверях конюшни гогочут конюхи Козьма и Терентий. Надрываются.

— Не расстраивайся, бадя Арион, Гырля пошутил, а она, дура…

— Как это пошутил?

— А так. Нужно же было от нее как-то отделаться — две недели ходит за ним по пятам: дай подводу, дай подводу. Вот он, чтобы избавиться, и послал к тебе.

«А, вот оно в чем дело, — пронеслось в голове. — А я уже чуть не побежал брать председателя за грудки. То-то смеху было бы! Постой, а почему он послал именно ко мне? Неужели история Иляны дошла до него? Может, Гырля задеть меня этим хочет? Хотя вряд ли. А если так, то шутка глупая. Рада одно, а ее сын — совсем другое. И нечего смешивать ячмень с гусями». Арион, обдумывая, как отплатить председателю, спросил Раду:

— А для чего тебе подвода понадобилась?

Вместо нее ответил конюх Козьма:

— Кочевать желает!

— На месяц, не больше, — уточнила Рада.

Арион старался удержаться от смеха, но это не удается, смех разбирает его все больше и больше, он захлебывается, утирая слезы:

— Вот это да!

Рада покорно и терпеливо ждет, пока смолкнет веселье. Потом вновь невозмутимо продолжает:

— Дай подводу, бригадир. На месяц, не больше. Вернусь, любую норму выполню, вот тебе крест, ей-богу. Дай подводу, или не видишь — трава пробилась, а цыганский характер такой: не усидишь на месте, когда трава всходит.

— Вот что, — лукаво говорит Арион. — Председатель старше меня в чине, пусть он напишет бумажку, тогда я дам подводу. А иначе не могу.

Но отделаться от нее не так-то просто, она хватает его за одежду, плачет и причитает:

— Дай подводу, бригадир, ноги твои целовать буду! Отпусти, а то парень у меня высыхает, мощи от него остались, ветерком качает. Совсем его съела тоска по кочевке, дорожная печаль.

— Отстань ты от меня, — отстраняется Арион. — Видишь, солнце уже взошло.

— На то оно солнце, чтобы подыматься. Дай подводу, молиться буду на тебя.

— Как я могу тебе дать подводу, если ты не состоишь в колхозе? — Арион обрадовался, найдя спасительный ход. — Или хочешь, чтобы колхозники меня за это на вилы подняли?

— А Микандру на кого работает? На черта?

— Пусть он сам и просит.

— Нет, не станет он просить — гордый.

— Когда припрет, попросит. Может, он тебя послал?

— Я мать, неужели не догадываюсь, чего моему сыну надо. Думала, вы люди, поймете старую женщину.

— Лучше пусть тебе дадут машину, — зубоскалят конюхи. — Машин теперь больше, чем лошадей. Бери машину.

— Некогда мне тут чесаться, дело горит, — бросает через плечо Арион, вскакивает на свою бедарку, бьет Гнедого.

Оглянувшись, он видит, как стремительно изменилась Рада, — из жалкой и приниженной стала нахальной и злобной. Обрушив целый ушат сильных выражений на головы конюхов, она задирает юбку, достает из кармана семечки и направляется к выходу.

День только начинается. На холмах под солнышком высыхает роса. Долину разрезает белесая полоса Прута. Оттуда, от ракит, усеявших берега, доносится голос кукушки, методично повторяющей одно и то же. Вверх-вниз движутся жаворонки, словно раздумывая, куда направить свой полет — к земле или в небо. У дороги — одинокий куст мальвы с яркими цветами. Аромат полей настоян на подорожнике и зеленом щетиннике.