Анна Лупан - Обрести себя

Арион подошел к работающим девчатам-огородницам. Они уже надергали редиса и заканчивали погрузку. Шофер Ефимаш подпирает плечом кузов грузовика. Вид у него высокомерный. Сапоги ослепительно блестят, из-под заломленной кепки торчит вьющийся чуб. Мусоля в зубах мундштук дорогой папиросы, он свысока глядит на девчат, которые, впрочем, не очень робеют перед его сверкающими сапогами и кудрявым чубом. Подавая в машину ящики с редисом, они не перестают зубоскалить по его адресу:

— Эй, Ефимаш, у какого мастера завился?

— У тебя химическая или паровая завивка?

— А где ты такую ваксу достаешь? Или сажу с чугуна собираешь?

— Ефимаш, а правду говорят, что у тебя волосы на языке выросли?

Он молча выслушивает все остроты и наконец отвечает, не выпуская изо рта папироски:

— Я бы сказал, да не хочу с вами, дурами, связываться.

И эта его реплика вызывает новый взрыв хохота.

— Вы что, работаете или на посиделках балагурите? — ядовито спросил Арион.

Шум мгновенно прекратился. Работа пошла живее.

— А ты что стал, как статуя? — Арион подтолкнул Ефимаша. — А ну, бери-ка ящик. Ветуца, оставь, мы сами погрузим. Посмотри лучше, где сторож, да позови его сюда. Ефимаш помедлил, процедил сквозь зубы:

— Видите ли, у меня другая специальность.

— Боишься ручки запачкать?

— Нет, но у меня праздничный костюм…

— Не знал, куда едешь? Да? На свадьбу нарядился?

— Я же в город направляюсь. Не могу ехать в чем попало. Или думаете, мне наплевать на репутацию колхоза?

«Ну, уж если этот павлин болеет за репутацию колхоза, то в хорошие дни мы живем», — подумал Арион.

В бригаде Ариона каждый имел свое место, которым наделял его бригадир после долгих наблюдений и опытов. Но к большинству колхозников он мог прийти в ночь-за-полночь и с открытой душой сказать: «Братцы, нужно сделать то-то». И люди не ждали, чтоб он повторял, а в ночь, в непогоду или в любой праздник шли за ним, раз требовало дело. Находились, однако, и такие, кого нужно было агитировать, убеждать, пугать и даже обманывать, чтобы они взялись за какую-нибудь неурочную работу. Ефимаш принадлежал к такому сорту людей, и Арион не переносил его. Вот почему его удивило, что Ефимаш печется о престиже колхоза. На самом же деле Ефимаш собирался зайти в рыбный магазин — там работала кругленькая девушка, которая нередко беспокоила его сновидения, — и он задумал пригласить ее сфотографироваться. Он и позу для себя давно придумал: вот так натянуть на один глаз кепку, сделать безразличное лицо и закусить папироску углом рта. Ему хотелось походить на одного актера, которого видел недавно на снимке, но фамилию прочно забыл. Не мог же он посвятить бригадира в свои планы.

В это время вернулась Ветуца:

— Дед Андронаке пошел рыбачить на Прут.

Беда с этим сторожем. Сколько раз толковал с ним и по-хорошему, и по-плохому — никакого сдвига. Никогда его нет на месте. Был бы еще чужой — туда-сюда. А то родня по линии Мадалины, и из-за него приходится краснеть. Такого лентяя нужно поискать. По своей душевной слабости Арион взял его к себе на огород (из остальных бригад его попросту выгнали) и вот теперь мучается с ним. Ариону кажется даже, что из-за Андронаке все на него самого теперь смотрят осуждающе.

Когда погрузили ящики, Арион попросил Ефимаша немного подождать, а сам пошел к парникам, сорвал несколько красных помидорин и свежих пупырчатых огурцов, завернул в старую газету. Наверняка никто в округе еще не пробовал такого деликатеса.

— В городе зайдешь в больницу и навестишь Параскицу Никифора Тронкэ. — Арион протянул сверток Ефимашу. — Поинтересуйся, как ее здоровье, привет от нас передай.

Параскица, одна из огородниц, неделю назад сломала ногу, неловко спрыгнув с прицепа. Маленькое поручение бригадира плохо согласовывалось с замыслами шофера. Он сморщился, как от боли:

— Может быть, по пути еще убить медведя, снять шкуру и привезти тебе?

— Тебе же по дороге, на десять минут задержишься.

— Знаем мы, как тянутся эти десять минут!

Арион повернулся к девушкам.

Желающих оказалось много. Он выбрал Дуню Злаваг, самую ласковую и приветливую из всех. Ее приятно просто увидеть, а уж заговорит — любого успокоит.

— Ты, Дуня, знаешь, как с больными разговаривать?

Дуня покраснела до самых ушей.

— Как-нибудь сумею.

— Ну вот, скажи ей, что дома все в порядке, муж не пьет, дети здоровы, а старший навестит в воскресенье.

Ефимаш, потупившись, миролюбиво забормотал:

— Ладно уж, сам справлюсь, чего людей от работы отрывать.

Понятно, не хочет ссориться с бригадиром, на попятный пошел. Арион просунул голову в кабину, сказал тихо, чтоб никто не слышал:

— Я подумал о тебе лучше, чем ты есть. Обойдемся без тебя.

Кепка Ефимаша подпрыгнула к потолку кабины.

— Вы не бросайтесь словами! А то можно и к ответу притянуть.

— Давай, дуй! — махнул Арион рукой: то ли отправлял машину, то ли торопил Ефимаша осуществить угрозу.

Босой, в засученных до колен штанах, с удочкой на плече и ведерком в руке, к огороду поднимался сторож Андронаке. Он уже в летах, коренастый, усатый. Самодельный брыль закрывает всю верхнюю часть лица, виднеются только тщательно закрученные кверху усы и бритый подбородок. Андронаке движется неторопливо, безмятежно мурлыча песенку, как человек, у которого впереди прорва времени. Когда дорогу ему заступил Арион, он с упреком воскликнул:

— Ну и напугал!

— Плюнь через плечо, — посоветовал бригадир.

— Пробовал, не помогает.

— Поймал что-нибудь?

— Да ну, будто я в самом деле рыбачу.

— Чего же тогда дежуришь на реке? От какого горя хочешь развеяться?

— Горе? Да пусть оно врагам достанется. Мне и без него хорошо живется.

В этом-то Арион, конечно, не сомневался. С каких пор знает Андронаке, не видел его невеселым или удрученным заботами. Ничем его не проймешь. Имя его в селе стало нарицательным для лодырей и равнодушных. Если какой-нибудь хозяин не замечал, что забор его усадьбы рушится, жена стыдила его: «Будто у Андронаке — все разваливается». Когда какая-нибудь мать хотела упрекнуть свое сокровище, что растет трутнем, она говорила: «Вылитый Андронаке — ни с горы, ни в гору». Известность не беспокоила Андронаке. Он жил себе, как ему хотелось, ходил среди людей, не заражаясь их суетой и волнениями. Даже рыбалка не увлекала его. Много раз, видя, что поплавок ушел под воду, он забывал вытянуть удочку. А если удавалось вытащить рыбку, он смотрел на нее, как на источник неприятностей. Нужно еще нести ее домой, чистить, мыть, варить, а это так утомительно. Он взвешивал ее на ладони и отпускал обратно в речку. Если поблизости кто-нибудь оказывался — отдавал тому с условием, чтоб ему дали миску ухи. Несмотря на это, он каждый день шел к речке. Ему нравилось дремать здесь с открытыми глазами, держа ступни ног в воде.