Анна Лупан - Обрести себя

— Опять приходили.

— Почему не вошли в дом?

— Мама сказала, что тебя нету дома.

Тут уж Лиза разбушевалась по-настоящему. Как так! Неужели ей нужны сторожа, неужели она сама не может решить — пойти или не пойти на хору?! Это ей-то не позволяют сделать такой выбор, ей, которая с четырнадцати лет в ночь-полночь, в мороз, в метель ежедневно идет на ферму.

Девушка тщательно умылась, с помощью нагретой пр-волоки завила кудряшки. Попросила у братишек-школьников химический карандаш, нарисовала себе родинку на левой щеке, но, подумав немного, стерла — все равно не похожа на настоящую. Потом надела самое красивое платье. Братишки и сестренки наблюдали за ней, словно смотрели забавный спектакль. Когда мать увидела ее такой нарядной, она чуть не упала в обморок.

— Ты куда это, Лизанька, так причепурилась?

— На хору.

— Одна, без парней?

— Одна.

— Одной нельзя. Кто же на хору идет без марша! Поднимут на смех, сплетен не оберешься. А потом, кто там за тебя постоит? Ведь хора остается хорой — без скандала не обойдется, пристанут какие-нибудь, опозоришься. Нельзя одной девушке идти на танцы.

— Ничего, не в лес иду. Там люди.

Едва она вышла во двор, как нос к носу столкнулась с Корнелом и Тимофте Прысля, которые пришли за ней уже в третий раз.

В сумерках хоровод затих, рассеялся, и Иляна с Лизой спустились погулять к берегу Прута. В тишине над потемневшими куполами ив засветились звездочки. Повеяло свежестью от реки. Веселое возбуждение от танцев еще не прошло, девушки беспричинно смеялись, на душе было светло и покойно. На танцах от ребят не было отбоя. Многие девчата оставались в стороне, а их приглашали нарасхват, за обеими держалось по четыре-пять парней. И сейчас вслед за ними шли ребята.

Девушки облюбовали поваленное дерево недалеко от воды, рядом уселись и парни. Спели песню, потом кто-то рассказал сказку, затеяли шутливую игру в прятки. Иляна сняла с листка божью коровку и, держа ее на ладони, начала певучим голосом:

— Коровка-плутовка, покажи-ка мне, суженый мой в какой стороне.

Букашка взлетела и повернула в сторону села.

Корнел нашел другую божью коровку:

— Теперь наколдуй Лизе.

— А я не хочу замуж, — испуганно отозвалась Лиза.

Все засмеялись.

— Хочешь в монашки идти?

— Может быть.

— Монастырей уже нету.

— Один-то найдется.

— Со стенами из сладких пряников?

— И чтоб крыша из карамели.

В это время из темноты показался Микандру. Он все время шел за ними и наблюдал, что сделает Иляна с его бусами — отнесет домой или, в свою очередь, заманит ими кого-нибудь из парней. Его задело то, что Иляна, как только кончились танцы, совсем забыла о нем и пошла гулять с другими. Он хотел сказать ей кое-что и чувствовал — более удобного случая, пожалуй, не подвернется. Он-то знал, чем подкупить девушек:

— Давайте я вам погадаю, если уж так хотите.

В этом отношении он имел явное преимущество перед остальными ребятами. Кое-чему он все же научился у матери, и теперь ему не терпелось показать свое мастерство. Предложение очень обрадовало девчат. Он принялся угадывать судьбу всем подряд и врал так складно и смешно, что все покатывались со смеху. Очередь дошла до Иляны. Он взял ее руку и на минуту смешался, словно бы ледяная волна обдала его с головы до ног. А ведь когда танцевал, ничего похожего не испытывал, держал ее в объятиях, как и любую другую. Сейчас эта рука обжигала его, вызывая в груди не изведанные доселе чувства. Он начал шутливо, чтобы не выдать своего состояния:

— Едва осень позолотит первый листочек, вся деревня будет кричать «горько!» на твоей свадьбе. Вижу и жениха. Высокий, голубоглазый, верхом на волшебном коне. — Микандру имел в виду Корнела, в замешательстве забыв, что у того уже нет «волшебного коня» — отстранен от работы на комбайне. Ему казалось, что Корнел специально вертится возле Лизы, чтобы быть ближе к Иляне и кружить ей голову.

— Довольно, длинноязыкий! — прервала его Иляна, смеясь, выдернула руку и убежала.

Ободренный, он ринулся за ней с возгласом:

— Постой, а кто платить будет?

— Приходи на будущую осень в эту пору! — лукаво ответила Иляна, прячась за иву.

Микандру почувствовал такой прилив сил, что, казалось, мог бы перевернуть весь свет. Смех ее разжег его. Отстранив ветку, разделявшую их, он притворно зловеще и, пожалуй, чересчур храбро потребовал:

— Плата или жизнь.

Иляне почему-то вдруг надоела эта игра, и, выйдя из своего убежища, она спросила:

— Сколько надо платить?

— Один поцелуй.

В следующее мгновение его щеки обжег град. А когда он сообразил, что это подаренные им бусы, девушки уже не было под ивой, ее шаги слышались далеко. Луна, светившая над ракитами, стала постепенно темнеть. Очарование дня померкло для Микандру, оставив ему просто-напросто пригоршню золы. Чтобы кто-нибудь не растоптал рассыпанные ягоды шиповника, он стал собирать их, насвистывая печальную мелодию. Потом пошел к берегу и стал бросать их по одной в омут. Он бросал без всякого сожаления. Так топят слепых котят, не успевших еще увидеть божий свет.

— Что случилось, на тебе лица нет? — всполошилась Рада, когда он вернулся домой.

— Сглазили, — пошутил он.

— Не умничай, скажи, если мать спрашивает.

— Болит что-то внутри. Должно быть, много танцевал, все внутренности отбил.

— Не знаешь меры.

— Ты права, не знаю.

— Может, дать лекарства?

— Ничего, пройдет и так.

Чтобы избавиться от нее, он взял пиджак и пошел на выгон. Лучше уж жаловаться совам. То, что Иляна бросила в него бусы, еще терпимо. Его мучило чувство неполноценности, неравенства, несправедливости. Он был уверен, что, будь на его месте другой, не цыган, Иляна конечно же не обиделась бы, а поцеловала. Растянувшись на ковыле, Микандру глядел в небо, ожидая падения какой-нибудь звезды. Наперекор судьбе он хотел загадать хорошее желание. Но в ту ночь звезды крепко держались на небе, и он уснул прежде, чем какая-нибудь из них сорвалась.

Наутро от вчерашней обиды осталось только маленькое облачко, да и оно таяло под восходящим солнцем.

Всю неделю он трудился, не думая об Иляне. Но в воскресенье, когда остался один, обида заныла в груди. Теперь всякий раз, когда он оставался в одиночестве, его мучила хандра. Вскоре стали набирать желающих учиться на курсах механизаторов, и Микандру уехал. Он хотел все начать сначала, — получив специальность, уехать в другие края, где нет проклятого оврага, сов и таких норовистых девушек. Только к концу учебы изменил планы. Вернулся домой с удостоверением тракториста, радостный, как козленок, и хвастался матери:

— Себя заложу, но устрою жизнь так, что все вокруг будет звенеть колокольчиками!