Анна Лупан - Обрести себя

Лиза не могла знать этих подробностей. Робкая по натуре, она еще и отгородилась от людей забором отчуждения, и этот забор с каждым днем становился все выше. Хрупкая, пугливая, как косуля, она не ходила ни в клуб, ни в кино, не встречалась с парнями. Если какой-нибудь вздыхатель преграждал ей дорогу, чтобы перемолвиться словом, она удирала от него, как от нечистой силы. И на работе она не становилась более общительной, никогда не находила предмета для разговора в обществе девушек, никогда никому не жаловалась и не высказывала ни на что свою точку зрения. Иногда девчата, собравшись после дойки у водоема, звали и ее:

— Брось ты эту лопату, а то повенчаешься с ней. Иди проветрись.

Ей и самой хотелось подчас посидеть среди них, только почему-то казалось, что зовут просто для приличия, и она сухо отвечала:

— Некогда, обойдетесь без меня.

Она все время боялась — вдруг кто-нибудь из них спросит, не забеременела ли еще раз ее мать. Сельские женщины в своей прямолинейности частенько бывают жестокими, как сама природа. Не зная меры, ненароком ударят словом больнее, чем камнем. Натурам более тонким приходится много терпеть от этой варварской правдивости.

Когда Лизе впервые сказали, что ее портрет поместили на Доску почета, она и не обрадовалась, и не удивилась:

— Пусть висит, раз так надо.

Однако звание передовика несколько усложнило ее жизнь, принесло с собой немало обязанностей, избежать которых было нельзя, как она ни увертывалась. То ее посылали на конференцию или на слет в районный центр, то назначали в комиссию по проверке итогов соревнования, то заставляли беседовать с каким-нибудь корреспондентом. В особенности злили приезды корреспондентов. По их мнению, это целая сенсация — совсем молоденькая девушка в течение небольшого времени добилась таких высоких показателей. Лиза в ответ на их вопросы молчала, но природа одарила их таким запасом ума и находчивости, что они готовы были дать ответ не только за юную доярку, но и за самого Юлия Цезаря.

— Что вас привело на ферму? — обычно задавал вопрос такой корреспондент и, видя, что она молчит, сам же отвечал: — А, знаю, вы с малых лет любите коров!

Лиза сжималась, как ежик, но бойкий газетчик не замечал этой незначительной детали.

— Вам снились молочные реки. И это решило вашу судьбу…

Лизу бросало в пот. Когда газетчик уходил, она шла к заведующему фермой Флорину и умоляла:

— Не приводите их больше, а то убегу!

— Дуреха, — журил ее Флорин. — Неужели тебе трудно сказать несколько слов? Подумаешь, немного приукрасят, зато прославят и тебя, и ферму.

Заведующий шутил, ему-то что. У него так отточен язык, что он любого болтуна может заткнуть за пояс. Лиза же не знала, что и делать.

Так или иначе, но слава передовой доярки заставила ее вырваться из своей скорлупы. Такова уж жизнь: как ни отгораживайся от нее, все равно не оставит тебя в стороне.

Как-то раз, когда Лиза собиралась утром на работу, мать незаметно сунула ей в сумку с харчами резиновую грелку.

— Может, удастся принести молока для младших.

Лиза оторопела от неожиданности.

— Молоко? Откуда?

— Ты же работаешь на ферме.

— Ну и что?

— Все равно надаиваешь излишки, подсластим еду и мы немного, а то от борща весь мир кислым стал.

— Что же я, просить стану? Если бы продавали…

— А кто тебе велит просить?

— А как же?

— Бери сама, и все. Обыскивать тебя никто не станет. Только бери так, чтобы никто не заметил.

— Воровать?

— Теперь никто не ворует. Все берут.

— Это одно и то же.

— Раньше воровали, потому что брали у другого. А теперь берут у колхоза. А колхоз чей? Наш, общий. Вот и выходит, что это не воровство. Все так делают, как я тебя учу.

— Ты сидишь дома, а знаешь больше, чем я на ферме.

— Выходит, больше.

Не такая уж она безразличная — эта Дремота. Тянуть брынзу на свою лепешку умеет. А главное, Лиза не могла ей ничего возразить: в самом деле, младшие братишки и сестренки хотели молока, а коровы у колхозников перевелись, колхоз же едва успевал выполнять план по молоку. Взрослые еще туда-сюда, могут прожить и без молока, а детишкам без него — все равно как без света. Лиза взяла грелку, осмотрела ее.

— Сколько в нее вмещается?

— Литр, ну, может, два.

— Поймают, что тогда?..

— Кто тебя поймает, если все берут.

— Я не видела.

— Не видела, потому что не смотрела. Конечно, не берут же открыто, остерегаются.

— Кто тебе сказал?

— Ну и зеленая же ты! Никто не говорил. Кто мне должен говорить?

— Тогда откуда взяла?

— А чем люди живут?

— Что получают, тем и живут.

— Эх, милая, если б на заработок жили, то одну только мамалыгу бы и ели. В доме полагается иметь хоть каплю молока?

Полагается, с этим Лиза согласна, но что делать, если нету? Перетерпится. А так что же получается? Каждый станет тащить — весь колхоз растащат. Тогда и того, что теперь есть, не останется. Мать закончила разговор, выразив свою мысль почти пословицами:

— Где много — там еще останется. Тот не вор, кого нужда толкает.

Но Лиза прервала ее:

— Сегодня посмотрю повнимательней и, если это так, как ты говоришь, завтра возьму с собой грелку. Нет, нет, сегодня присмотрюсь, проверю.

К сожалению, мать была недалека от истины. Просто Лиза до тех пор не обращала внимания на то, что у многих доярок из кошелок виднеются грелки. К концу дня она открыто спросила одну из доярок, Софийкуцу.

— Ты берешь молоко домой?

— А ты что, святая? — огрызнулась та.

— А если Флорин узнает?

— А то он не знает.

— Почему же молчит?

— А что он может поделать? Делает вид, что не замечает.

Оказывается, подруги по работе говорят об этом открыто, не стесняясь. В голове у Лизы все перемешалось, неразбериха творилась и в душе. Понятия о долге, чести, стыде заколебались. То ей казалось, что и мать и Софийкуца толкают ее на подлость, то она сама себя обвиняла в черствости, в бездушии — ни разу не догадалась принести молока для своих маленьких братишек. Где правда, как надо поступить? Может, стоит спросить у Флорина? Нет, ни в коем случае. Он молодой, неженатый, толковать с ним об этом неприлично. Еще подумает, что она просто ищет повода сблизиться с ним. В конце концов, какое ей дело? Будто некому больше об этом думать. Надо, чтобы об этом болела голова у тех, кто поставлен государством бороться с безобразиями. В самом деле, почему не принимаются меры, чтобы у колхозников было молоко? Ведь они трудятся на совесть. В течение дня Лиза кидалась из крайности в крайность — она бичевала то себя, то других. А на следующее утро, когда мать сунула грелку в ее кошелку, она уже ничего не сказала. Вечером принесла молока и с радостью наблюдала, как малыши хлебают его ложками. До чего же забавно смотреть на этих голопузиков. У них сделались от молока белые усы, и они уморительно чмокали, строили рожицы друг другу, наслаждаясь редкой едой. Нужно иметь каменное сердце, чтобы не улыбаться, глядя на них. Несколько вечеров это зрелище вызывало у нее умиление. И вдруг вечерние пиры малышей прекратились. Однажды Фрося вытащила из корзины дочери пустую грелку и не поверила своим глазам. Как так? Не успели они привыкнуть к молоку, и на тебе! Она поинтересовалась: может, помешал кто, может, что-нибудь случилось?