Анна Лупан - Обрести себя

Как назло, оркестр начал быстрый фокстрот, и он в нерешительности топтался на месте. Красная косынка пошла дробить землю с другим. Расстроенный Микандру проследил взглядом, как ока вошла в круг счастливых. Почему-то он был уверен, что она не отказалась бы танцевать с ним. И вдруг за спиной раздалось:

— Микандру, хочешь, потанцуем?

Он быстро обернулся, перед ним стояла Марина Ивановна в платье небесного цвета с короткими рукавами. Вся она дышала свежестью. Язык Микандру вдруг высох, ноги стали мягкие, словно из теста, он смущенно вымолвил:

— Я не умею этот танец.

— Ничего, я тебя научу.

Учительница с улыбкой протянула к нему обнаженные руки. Стоявшая рядом Варвара выпучила глаза, шея ее удлинилась вдвое. Все шесть рядов бус, которые она носила, так отяжелели, что плечи под ними опустились.

Ступая наугад, словно по тарелкам, Микандру слепо следовал за учительницей. От напряжения он побледнел, голова закружилась. Больше всего он боялся ошибиться или, не дай бог, наступить ей на ногу. Но, несмотря на все его усилия, у них ничего не выходило. Ноги были словно скованы цепью. Еще никогда он не чувствовал себя таким неуклюжим. Ему казалось, что он выполняет тяжелую работу, и он сопел, как уставшая лошадь во время обмолота. А тут проклятый нос зачесался не вовремя. Ему хотелось прекратить это бессмысленное дурацкое топтание, но как — он не знал. Может, притвориться, что заболела нога? Учительница заметила его замешательство.

— Не спеши, делай, как я. Вот так шаг, потом так, потом так. Понял?

— Немного.

— Ничего, вот уже получается. Только не напрягайся. Осенью придешь в восьмой?

— Я уже работаю.

— Знаю. Но можно учиться в вечерней. Господи, даже не верится, что мои ученики уже ходят на танцы. Сколько тебе лет?

— Семнадцатый. А вам сколько лет?

Он хотел сказать что-нибудь интересное, и на тебе, ляпнул. Марина Ивановна скрыла улыбку.

— Мне? Тридцать один.

— Ого! Такая старая?

Учительница засмеялась, будто колокольчик зазвенел. Но его словно кнутом полоснули: опять сказал глупость. Теперь не исправишь. Но что поделаешь, если ему действительно казалось, что тридцать лет — это старость. За тридцать перевалило матери, и она уже старуха. Правда, глядя на учительницу, ни за что не подумаешь, что ей столько лет. Она молодая и красивая. Наверное, годы не трогают учителей в благодарность за их душевную щедрость.

— Уронил я случайно глупое слово, вы молоды, — постарался он исправить ошибку.

Но учительницу это не обрадовало, она, наоборот, нахмурилась:

— А ведь я вас учила говорить всегда правду.

— Так-то так, да сложно очень говорить правду. Годов-то много, а лицо молодое.

— Правда всегда сложна, Микандру. Где работаешь, в кузнице?

— Ага. Уже полтора месяца.

— И как работа?

— Как работа? Вот прибарахлился с первой получки.

— Приоделся, хочешь сказать.

Разговаривая, он забыл о правилах танца, и поэтому попал в ритм, ноги стали двигаться свободней, дело пошло на лад.

— Танцуй дальше с Иляной, я устала, — внезапно остановилась Марина Ивановна перед круглолицей девушкой с полными губами и глазами цвета распустившегося цикория. Музыка играла без остановки, девушка с голубыми глазами пошла за Микандру с неохотой. Учительница жестами приободрила их.

Иленуца танцевала легко, словно не касалась ногами земли, словно ее нес попутный ветер — все дальше, все выше. Понемногу Микандру тоже отдался танцу. Вместе с успокоением пришла и смелость, он стал придирчиво изучать свою партнершу. Ее он знал давно. Это была та самая, которая когда-то приходила в овраг, надеясь купить тананику за плацинду. Конечно же он сразу узнал ее, тот же прямой нос, голубые глаза. Как вытянулась, настоящая барышня. Интересно, кто ее привел на жок? Вот если бы встретиться с ней взглядом, тогда было бы проще спросить. Однако девушка не поднимала на него глаз, — опустив ресницы и склонив немного голову к плечу, она вкушала хмель танца. Она будто отсутствовала, не замечала, что творится вокруг: не видела ни его, ни других людей, которые теснились на площади, как голубцы в горшке, не чувствовала палящего солнца — все окружающее полностью исчезло для нее. Она словно плыла, легко и свободно, в колдовских мелодиях. «Эту можешь не кормить неделю, дай только потанцевать», — неприязненно подумал Микандру, задетый ее безразличием к нему. Танцевать молчком ему вовсе не хотелось, неписаный деревенский этикет требовал, чтобы кавалер шепнул своей девушке хоть словечко, иначе могут подумать, что она танцует с ним без всякого интереса, так, из приличия, раз нельзя отказать. Расхрабрившись, он наклонился к ее уху:

— Знаешь, еле-еле тебя узнал. Чертовски красивая стала!

Комплимент вышел не ахти какой, но он еще новичок в этой науке. Сказал, чтобы напомнить о той далекой встрече. Она словно не слышала его слов. Но Микандру не сдался, не зря он был сын Рады.

— Такой вкусной плацинды, как тогда, я больше не пробовал.

— Мама для меня пекла.

— Она всегда тебя так кормит?

— Это тебя очень интересует?

— Нельзя ли стать пайщиком?

— На еду компаньонов много найдется.

— Марш! — заорал кто-то отчаянно.

И музыканты, бросив одну мелодию, перешли к другой — мужественной и энергичной. Иленуца, недовольная, что прервали танец, простонала:

— Опять марш!

— Ведут Лизу Дремоту, — констатировал Микандру, приподнявшись на цыпочки.

— Лизу? Что ты говоришь! Слава богу. Три раза ходили за ней ребята, да мать не отпускала, говорила, что она на ферме.

Среди собравшихся вокруг хоровода зрителей начались по этому поводу толки.

— Это Корнел. Хотел доказать всем, и вот удалось все же.

— Назло Стэнкуце делает.

— А что говорит фельдшерица?

— Что ей остается, плачет себе в платочек.

— В другой раз будет знать, что любовь не семечки, чтоб раздавать по щепотке каждому.

— А может, у нее такая любовь.

— Молчи, а то услышит.

— Неужто она тоже здесь?

— А ты думала?

— Где?

— Вот там, сзади.

— Жалеет небось, что потеряла Корнела.

— Что он, рубль, что ли, чтобы его терять? Повернулся к ней задом — и весь разговор.

— Смотри, какими глазищами она смотрит на Лизу. Утопила бы в ложке воды, не иначе.

— А знаешь, дочка Дремоты смазливая.

— Красивая. Вот только ума не хватает.

— Почему?

— А потому. Вместо того чтобы жить да радоваться, как другие девушки, нянчится с байструками своей матери.

— Плюнь мне в глаза, если сегодня Дремота не стирает сама пеленки!

— А что, опять родила?

— Еще в прошлом месяце.

— От кого?

— От святого духа.

— Без шуток.

— Говорят, стирала белье на речке, а рядом стирала Фрося Еремии Шпета. Вот брызги от подштанников Еремии и попали на нее.