Анна Лупан - Обрести себя

— Да ну тебя к черту! Вон дети слушают.

Покрасневший Микандру отвел Иленуцу подальше от кумушек, которых теперь уже нельзя было ничем остановить. Их языки словно кто-то ошпарил крапивой — так чешутся. Одному еще можно было бы послушать, но у девушек, как известно, барабанные перепонки нежнее, чем у ребят. Слишком наперченная речь не для их ушей. Микандру с Иленуцей отошли в тень акации. Он испытывал к ней особую признательность, что не убежала от него, как только закончился танец, а держится около.

— Вот тебе, сегодня сам собирал. — Он протянул ей самодельные бусы, на которые потратил много старания.

Она взглянула на них краешком глаза.

— Для кого?

— Для кого попадет.

— Из шиповника?

— Ага.

— А что, симпатичные.

— Хочешь, подарю.

— И что с ними делать?

— Высушить, зимою сварить и выпить отвар — помогает от болезни.

— От какой?

— От любой. От простуды, головокружения, одышки.

Иляна робко взяла бусы, обернула их вокруг запястья, посмотрела оценивающе со всех сторон. Потом, к великому удовольствию Микандру, надела их на шею. Они были так к лицу ей, что от нее нельзя было оторвать глаз.

В это время остановившийся хоровод с восхищением смотрел на Корнела и двух его дружков, которые вошли в круг разгоряченные, в сбитых на затылок шляпах, гордые своей победой, словно молодые петушки. Шутка ли сказать — три раза стучались в ворота, пока вытащили Лизу на танцы. Было бы не обидно, если б сама девушка корчила из себя черт знает что, а то вся загвоздка в матери. Она оберегает дочь, словно крепость. Но ребята дали клятву уломать ее — и уломали.

Все смотрели на них, как на настоящих героев. И поэтому никто не заметил, как скрестились два взгляда над ниткой бус из шиповника.

— Пойду встречу Лизу, — сказала Иляна, почувствовав, что черная сатиновая рубашка обжигает ее сильнее солнца.

— Но мы еще потанцуем? — шепнул он.

— Хорошо, только бери танцевать и других.

Лиза шла между Корнелом и Тимофте Пырля, стыдливо опустив глаза, на которых выступили слезы. Ей казалось, что материнский позор задевает и ее. Лиза старше Иляны на несколько лет, но они жили по соседству и поэтому немного дружили. Насколько мать славилась испорченностью, настолько добрая молва шла о ней самой. Умная, послушная, трудолюбивая, как пчела, — так о ней говорили люди. Ее портрет уже несколько лет подряд не сходил с Доски почета, что возле клуба. В доме их полно дорогих вещей, полученных Лизой в качестве премий за хорошую работу. Сельские кумушки недоумевали: что думал бог, одарив Дремоту золотым ребенком? Наверное, бог с похмелья не разобрался. Ну то, что Дремота получила в награду такую замечательную дочь, — еще куда ни шло. Даже самый ничтожный человек хочет, чтобы хоть один лучик солнца согрел его. А вот за что Лизу бог наказал такой матерью, трудно понять. Как ни были набожны кумушки, и им приходилось признать, что бог тут оказался не на высоте и оправдать его ничем нельзя.

Муж Фроси, которую прозвали Дремотой, Кузьма Диду, хозяйственный и достойный человек, погиб на войне. Лиза, его единственная дочка, была тогда совсем маленькой. Время своим жестоким помелом стерло из памяти девушки отцовский облик. Сохранилась лишь смутная картина печального прощания, когда отец уходил на войну. Окраина деревни, пьяные люди, вереница подвод. Шум, плач, гомон. Лиза с тряпичной куклой в руках бродила среди толпы, кого-то искала. Не помнит уже кого. Кажется, мать. Она старалась не плакать, но слезы лились сами, и она, икая, глотала их. Люди не замечали ее, она не видела их лиц. Им, захлестнутым большой бедой, было не до нее. Она заблудилась в гуще ног, в водовороте юбок и брюк, не зная, как выбраться на волю. Ей наступали на босые ноги, толкали со всех сторон, бросали, как мячик. Отчаявшись выбраться из толпы, она заорала благим матом, словно ее укусила гадюка. Какой-то мужчина нагнулся к ней и поднял над собой.

— Чей это ребенок?

Крик незнакомца потерялся в общем гуле, и никто на него не отозвался. Но он настойчиво допытывался у толпы:

— Послушайте, чей это ребенок?!

Деревня провожала своих кормильцев на войну, и ей было не до детей. Тогда незнакомец спросил Лизу:

— Ты чья будешь?

— Мамина и папина.

— А как зовут папу?

— Папа.

— А маму?

— Мама.

Она знала ровно столько, сколько сказала. Тогда незнакомец сделал последнюю попытку избавиться от нее:

— Эй, послушайте! Возьмите своего ребенка, а то его лошади растопчут!

Толпа по-прежнему шумела, и незнакомец вынужден был примириться со своей находкой. Он посадил ее вместе с куклой себе на шею и велел крепко держаться. Здесь Лиза почувствовала себя отлично. Очень любопытно было сверху смотреть на это пестрое море платков и кепок. Страх прошел, и девочка отчаянно забавлялась, хлопая в ладоши и так вскрикивала, что чуть не оглушила своего спасителя. Тот пригрозил:

— Замолчи! А то выброшу!

Она немного умерила свой пыл. Потом ей захотелось спать. А когда она проснулась, увидела, что уже дома. Мать пекла плацинды с горькой черешней, поминутно вытирала передником слезы.

Жить стало скучно. Наверно, для того, чтобы ей было с кем играть, мать через год купила братика. Только какая с ним игра — он не годился бы даже воронам в борщ. Целый божий день он орал, и она должна была качать его. Уж очень горластый был братик. Сколько ни качай, он все кричит. Она жевала хлеб, заворачивала в тряпочку и давала ему сосать. Это помогало, и он затихал. Мать радовалась, хвалила дочь, что так хорошо ухаживает за братиком, и с тех пор обращалась к ней ласково, называла «маминой помощницей». Может быть, потому, что у нее росла такая помощница, а может, для того, чтобы не пустовала люлька, когда братик стал шагать, мать купила еще одного. Этот был более мирный, пососет соску — и спит. Зато чаще пачкал пеленки — не напасешься. Правда, мать не заставляла стирать, бросала в сени за дверь, а сама продолжала свои дела. Когда грязных пеленок за дверью собиралось много, Лиза складывала их в мешок и шла на речку стирать. Конечно, это занятие было не из приятных, но что поделаешь: куча пеленок уже мешала открывать дверь.

Между тем она уже пошла в школу и кое-что понимала. Там она подружилась с дочерьми Ариона Карамана и заходила к ним иногда. Боже, какая чистота была в доме тетушки Мадалины! Будто это не жилье, а алтарь батюшки Саввы. Честно сказать, Лиза никогда в алтаре не бывала, но почему-то думала, что там-то и обитает дух всей чистоты. Часы, проведенные на печке тетушки Мадалины, были для Лизы самыми счастливыми. Тетя Мадалина давала поесть. И что за борщи и лепешки были у нее! Как чисто выскоблен стол. За ним любо было сидеть, цвет его золотисто-желтых досок напоминал мамалыгу. Вообще у тети Мадалины было хорошо. А главное, воздух не отравлял тяжелый запах пеленок, так осточертевший Лизе. И стирала-то пеленки она из-за того, что хотела избавить дом от этого запаха.