Анна Лупан - Обрести себя

Не для того он с раннего детства переносил столько лишений и обид. Не зря закалялся, бегал в детстве целыми днями босиком по снегу. Нет, он сумеет обуздать свои желания. Пусть знает Арион Караман, что у сына Мани Каланчи тоже есть гордость и железный характер. Подумаешь, влюбился, чудо какое! Словно бы и девушек больше нету! Почему он должен склоняться перед Караманом? Разве не одним воздухом они дышат? Там, на меже, в весенний день при посадке табака бригадир ему посоветовал: «Знаешь что, парень, выбери заплату по мешку. Так ведется». Микандру понял его и решил, что не следует опускать поводья своего сердца. Влюбился, ну и что, мало ли творится глупостей на свете? Он человек, а человек все может. Вот только ее жалко — переживает, бедняжка. Впрочем, это хорошо, что переживает. Хуже было бы, если б, едва попрощавшись с ним, забыла о нем.

И Микандру отчетливо чувствует, как кто-то разрезает его сердце на кусочки и посыпает солью. «В конце концов, все перемелется, утихнет и во мне это чертово пламя», — решает он. Но глаза опять блуждают по холму, останавливаются на табачной плантации, словно их магнитом туда тянет. Все же ему удается сосредоточить все внимание на деле. Лапки культиватора врезаются в землю, и поле становится рыхлым, черным, обновленным. Жесткие листы кукурузы задевают плечи Микандру, царапая иной раз до крови. Кожа Микандру, задубленная на солнце, шелушится. Неплохо бы надеть рубаху, все же защита. Но Микандру не хочет останавливаться. Пока он движется из конца в конец поля, он сильный и непобедимый. Остановка его пугает, словно бы некая измена самому себе.

Полдень. Солнце застыло в зените. Тени спрятались у корней. Душно. В табаке дышать еще тяжелей. Вороватый сарыч добыл себе пищу и улетел обедать. Овсянки угомонились. Заснул в кукурузе ветерок. Спрятались и мошки. Видно, жара их доконала. Только огромный жук измеряет длину стебля осота, не решаясь, с какой стороны начать его. По синему небу провел белую черту самолет. На солнце поблескивают его крылышки. Три девушки, работающие в табаке, раскраснелись от зноя. Пот льет ручейками с их лиц. Однако они еще не хотят обедать, стараются дойти до намеченного рядка. Анка, правда, безнадежно отстала от сестер, но это ее ни капельки не волнует. Если не успеет, сестры выручат. Гул самолета — предлог, чтобы ей разогнуться, распрямить спину. Она долго глядит из-под руки вслед самолету.

— Вот кто счастливый! — завистливо стонет она.

Тяжелый запах никотина дурманит ей голову, одежда — словно замазкой проклеена, руки пропитались горечью. И все вокруг кажется горьким. Анка летит вслед за самолетом в далекий город. На ней светлое воздушное платье, туфли на шпильках, и вообще ей там хорошо. А здесь ноет поясница, болят плечи, перед глазами бесконечное мелькание табачных листьев. Услыхав ее замечание, Викторица, которая несла в охапке листья, бросила беглый взгляд на небо, проговорила:

— Не дай бог такое счастье — целый день кружит в одиночестве, как кукушка. В глазах позеленеет от тоски.

Викторица не разделяла тяги сестры к иным просторам. Табак, боль в спине, духота, палящее солнце — все это было естественным, необходимым, обыденным, все это составляло ее жизнь. Неестественно было бы не работать в поле. Безделье угнетало бы ее.

Иляна, занятая делом чуть в стороне, уловив последние слова, вздрогнула, остановилась, посмотрела в сторону кукурузного массива и недоуменно сказала:

— Зеленые? Откуда вы взяли? Черные у него глаза, черные как уголь.

Сестры недоуменно уставились на нее. Наконец, когда сообразили, захохотали как сумасшедшие.

— Глухой не услышит, так выдумает!

— Голодной курице просо снится!

Иляна обиделась:

— Чего зубы скалите?!

— Мы говорили о самолете.

— А-а…

— А ты о чем подумала?

— Да так…

— Не морочь голову, мы не дети. Знаем.

— Чего же спрашиваете, если знаете?

— Хотели проверить твою честность.

— Ну и хитрецы.

И вновь принялась собирать листья.

Викторица переглянулась с Анкой. Не надо было смеяться над ней. И так у нее хватает печали. Похудела, подурнела. Куда девались ее былое веселье и разговорчивость! Скучно стало сестрам без ее смеха. И они не знают, как воскресить его. На свидания она больше не ходит.

Однажды вечером, ложась в постель, на их вопрос, почему она никуда не идет, Иляна проворчала: «Не стоят они нашего внимания». Однако на утро встала с красными глазами и помятым лицом. Она стала раздражительной, чуть не по ней — уже готова вцепиться тебе в горло.

Анка, иронически пожав плечами, шепчет Викторице:

— Любовь проклятая, ничего не поделаешь.

В ее голосе заметна доля презрения — это чувство ей незнакомо, и она может над ним издеваться.

— Молчи, глупая, — шикнула на нее Викторица.

Анка притворно капризно, словно маленькая, просит:

— Викторица, помоги мне догнать вас.

Викторица снисходительно возвращается, начинает обрывать листья на ее рядке. Анка обрадовалась, достала из-за пазухи зеркальце и стала смотреться в него, напевая модную песенку.

— Как танцевать охота! Не с кем только. Новый танец есть, «хали-гали» называется, хотите покажу? — Она стала пританцовывать тут же, в междурядье. — У нас в деревне даже не с кем потанцевать. Влад на что вроде современный человек, а танцует — бревно бревном. Да и организовать ничего не может.

— Может, пойдешь на его место! — съязвила Викторица.

— А что, думаешь, не справилась бы? Еще как! На всю округу загремели бы. Купила бы магнитофон и новую радиолу, ни вечера без танцев.

— Пока суд да дело, возьми свой ряд обратно, а я пойду к своему, — вернула ее на землю Викторица.

— Я думала, доведешь до конца.

— Поэтому ты так развеселилась?

— А тебе жалко?

— Ничуть. Веселись сколько хочешь, только и дело не забывай.

— А ты что, переломишься, если пособираешь немного на моем рядке? Ведь у тебя это быстрее получается.

— А ты будешь сзади пританцовывать?

— У меня плечо болит.

— Пройдет.

— Ох, погубит меня этот чертов табак. Съели бы его жуки, чтоб одни сухие палки торчали.

Анка в сердцах стала проклинать табак. О, как он надоел ей, видеть его больше не может. А он, как назло, здоров и крепок. Викторица и Иляна опять ушли далеко от нее. Анка поневоле нагибается и снова начинает срывать листья, которые только что проклинала. Что делать, добровольно даже коза не идет на базар. Тем более что Анка мечтает о туфлях на шпильках и о прозрачном платье, таком, чтобы заболели от зависти не только все девчата, но и парни Трех Ягнят. А это стоит денег, которые, известно, на дороге не валяются.

— Пошли обедать, а то кишка кишке кукиш кажет, — призналась Викторица.

— Не рано ли? — спросила Иляна, успевшая начать новый ряд.