Анна Лупан - Обрести себя

И теперь, глядя, как Иляна уходит от него, скрывается в табаке, он согнал свою идиотскую улыбку, лег на землю с мыслью уснуть, пока не спадет жара. Но стебель дурмана, увядающий рядом, разогнал своим запахом сон, подменяя его нечетким миражем. Перед ним вновь и вновь возникает призрак с голубыми глазами, настойчиво ловит его взгляд и спрашивает: «Мне не хочешь погадать?»

Голос зовущий, нежный, как шепот родника, в котором купаются все звезды и куда приходят на водопой все цветы вместе с луной.

Микандру встряхнулся, встал, и видение исчезло. Перед Микандру вырванный с корнем дурман. Микандру поднял его, погладил там, где прикасалась ее рука. «Вот залог твоей любви», — словно повторяют увядающие листья.

Значит, узнала о его встречах с Лизой. Ну и прекрасно. Только зря потрудился тот, кто тебе это сообщил, дорогая, потому что все равно ничего не вышло, хотя я и старался изо всех сил. Разговаривал я с ней, а отвечала мне ты, я смотрел на нее, а видел тебя. И я бросил всю эту игру, чтобы не запутываться еще больше. Только ты, милая, не радуйся прежде времени, рано тебе торжествовать. Все равно я справлюсь с собой, выгоню тебя из каморки своего сердца, и больше ты туда уже не вернешься. Сто раз пройдусь бороной по сердцу, а потребуется — тысячу, но выкорчую тебя оттуда. А корни твои сожгу и пущу по ветру…

Окончательно решив избавиться от мучившей его боли, Микандру далеко забросил куст дурмана, взял ведро и пошел к Пруту. Со стороны Унген мчит порожний грузовик. Он остановился у табачной плантации, и три цветастые косынки принялись нагружать его кузов. Микандру узнал машину Ефимаша. «Может понравиться Иляне такой парень, как Ефимаш? — подумал Микандру. — Нет, вряд ли».

Вода в реке почти не движется, словно это озеро. На солнце из воды направлены пики камыша. Временами вспыхивают серебряные нити паутины, плывущие в знойном воздухе. Одинокий чибис кувыркается, тренируясь в акробатике. На кустике бузины грациозная овсянка демонстрирует свой золотистый наряд. Где-то, запрятавшись в траве, развлекается песнями малиновка. Разгар лета. Полевые певцы поют, веселятся. Что им до переживаний парня, застывшего на берегу? А может быть, они хотят его развлечь? Иначе почему так дерет горло малиновка? «Не глупи, не глупи, — кричит птичка, — посмотри вокруг, видишь, сколько жизни и красоты! Стоит ли грустить в такой день? Все твои огорчения временны, только наши песни вечны, как вечны это небо и эта роща. Вдыхай все это смелее. Не глупи, не глупи».

Только парень этот еще зеленый, наивный, не понимает, что говорит ему малиновка. Ему и в воде мерещится девушка, которая опять спрашивает: «Мне не хочешь погадать?» Микандру зачерпнул ведро воды, вылил себе на голову, и наваждение рассеялось.

— Ну и чертова жара! — вздохнул он, набирая опять воду.

А на табачном поле слышен смех. Девчата грузят табак и смеются. Чего это им так весело? В кузов забрался Ефимаш, помогает девушкам. Смотри-ка, какая доброта на него напала. Интересно, что за ней скрывается? Известно, Ефимаш не очень убивается ради кого-то. Редко подставит плечо другому. Может быть… Нет, нет, Ефимаш глуп как пробка. А впрочем, дуракам всегда везет, это уже испытано. А малиновка заливается: «Ну и глуп, ну и глуп». Конечно, дуракам везет. Вот Ефимаш нагибается через борт и подает кому-то руку. Девушка прыгает к нему в кузов. Микандру точно знает, кто это, ему говорить не нужно. Нет, тут уж ведро воды бессильно — Микандру сбросил с себя штаны и прыгнул в реку. Он долго плавает, охлаждая себя, — и по-собачьи, и как дельфин, и на спине, и на боку. Плавает до изнеможения. Когда он, уставший, выходит на берег, машина Ефимаша жарится на солнце, а табак собирают уже не три человека, как прежде, а четверо. Один — мужчина. Отчетливо видно. Негодяй, какое он имеет право задерживать колхозную машину без дела! Если тебе охота забавляться с девушками, то сначала поставь машину в гараж, а уж потом делай что вздумается. Хоть до самого вечера. Пылая благородным негодованием — какие безобразия еще творятся в колхозе! — Микандру тронул свой трактор. Долгое время тракторист смотрел только перед собой. А когда наконец не выдержал, оглянулся, Дроздовская долина опустела. Только какие-то неугомонные трясогузки прыгали в траве. Ну и хорошо, что уехали, скатертью дорожка. Табачное поле потеряло для него всякий интерес. Теперь его занимало другое — кто из девушек сел в кабину Ефимаша? Не то чтобы это его мучило, просто хотелось знать…

Вечером в отцовский дом пришла Женя, принесла Анке журнал мод и пластинку с песенкой о черном коте. Женя сегодня съездила в Кишинев и решила порадовать младшую сестренку. Сестры нанизывали табак, сидя под навесом, куда Арион провел электричество, чтобы можно было работать и вечером. Возле летней печки Мадалина ощипывала цыпленка. У ног ее вертелись хлопотливые куры. Впавшая в немилость кошка сидела на ветке акации и, облизываясь, с завистью глядела, как хохлатки расправляются с принадлежащими ей по праву остатками. Черчел, растянувшись на крыльце, спокойно позевывал. Он знал, что хозяйка про него не забудет. Однако на всякий случай уши держал востро.

Глава семьи, как всегда, задерживался в правлении.

Анка страшно обрадовалась подарку, схватила драгоценную пластинку и, ступая прямо по табаку, побежала в дом. Через окно донесся гнусавый женский голос, певший песенку про кота. Казалось, что у певицы застарелый насморк.

— Зачем ты ее балуешь? — упрекнула Женю мать.

— Пусть хоть этим развлекается, — покровительственно сказала Женя.

Иляна поддержала мать:

— Анка только и ждет развлечений.

— Табак пусть преет, а ей лишь бы забавляться, — Викторица бросила украдкой взгляд на Женю: поймет та косвенный упрек или нет?

Женя догадалась, ловким движением сняла босоножки и попросила Мадалину:

— Мама, дай мне какой-нибудь фартук, помогу нанизывать.

Мадалина отмахнулась:

— Ладно тебе, еще ты будешь пачкаться. Нечего тебе делать?

— Ну дай, у меня сегодня свободное время.

— Время — как счастье, — процедила сквозь зубы Викторица, — одним не хватает, другие не знают, куда его девать.

— Викторица, ну-ка загони кур, пора им спать, уже поздно! — прокричала мать, но Женя услышала, что сказала сестра, и торопливо ответила колкостью.

«Боже, что с этими девчонками, — подумала Мадалина, — чего они грызутся? Одну грудь сосали, в одной люльке качались, теми же песнями убаюкивала их всех. Чего им не хватает? Только встретятся, как начинают язвить друг друга».

Если бы у бога были глаза и голос, может быть, он и ответил бы Мадалине, только бог глух и слеп.

Одна лишь Викторица знает, почему ее раздражают белые ручки сестры. С рождения у нее с Женей свои счеты. Вряд ли кто исправит ту несправедливость, которая существует между ними. Наверно, можно было бы исправить ошибку, допущенную природой, однако для этого потребовалось бы умение, такт и сообразительность окружающих.