Анна Лупан - Обрести себя

бубнит свое Анка. Она стала такой прилежной, что повторяет стихотворение еще и еще раз.

Викторица спит, тихо похрапывая. Во сне ее серое лицо стало красивей. А может, это кажется от слабого освещения. Иляна, слыша как сквозь сон Анкин голос, ложится рядом с Викторицей, приготовившись всю ночь страдать. Но чебрец, воткнутый за край настенного ковра, наполняет комнату таким опьяняющим ароматом, что она засыпает в то же мгновение, когда Анка выключает свет.

Когда дом Караманов погрузился во тьму, к забору подкралась какая-то тень. Черчел, который спит обычно на пороге, несколько раз неохотно пролаял. Тень тихонько его подманила и бросила кусок хлеба. Собака узнала пришельца и пропустила во двор.

— Чего тебе? — недовольно спросила Иляна, когда Викторица разбудила ее.

— Микандру пришел.

— Да ну тебя с ним вместе!

— Вставай, он ждет.

— Пусть убирается туда, откуда пришел!

— Так иди сама скажи.

— Я хочу спать.

— Тогда пусть толкует с Черчелом, пока отец не выйдет.

Иляна понежилась еще немного в постели, с наслаждением потягиваясь. Может, она ожидала, чтобы старшая сестра еще поуговаривала ее выйти. Викторица сильно толкнула ее. Уж кто-кто, а она знает, как это жить без любви. Иляна стала наконец одеваться, делая вид, что только уступает воле сестры. Она одевалась сперва медленно, потом все быстрей и быстрей. Кажется, будто она только теперь сообразила, что ее ждут под окном. Исчезла усталость, испарилась злость. В груди что-то подпрыгивает легко и весело, как мячик. Не болят больше натруженные руки, легка голова. Без малейшего шума она выбралась во двор и растворилась в темноте, как пушинка.

— Смотри не надолго, — прошептала ей вслед Викторица.

— Я ему только пару слов скажу…

В голове Иляны уже роятся слова, которыми она будет хлестать его. Пусть он тоже почувствует боль. И, возможно, она все высказала бы ему, да виновато время — не хватило на это. Окаянное время! Как бы ни раскраивал его, как бы ни размечал, все равно для чего-нибудь да не хватит. К тому же родничок, должно быть, затосковал, так долго ожидая их. И ей хотелось навестить его. Туда властно звал ее аромат цветов, цикады и птицы. Даже лягушки из болотца во все горло зовут ее, изнемогая от тоски. В ту ночь роднику было суждено услышать самые сокровенные слова. От зависти струил слезы злой дух воды. А взбалмошные цикады так стрекотали, что от их смычков только щепки летели. Радостно шелестела трава, и звезды приходили на водопой, ярко освещая всю ложбинку. Все вокруг дышало свободно и умиротворенно. Не было только луны. Поторопилась с ночлегом. Но разве обязательно, чтобы она знала все? Можно обойтись и без нее.

Как-то вечером, возвращаясь от колодца с полными ведрами, Викторица столкнулась с Филимоном Цурцурелом. Небритый, в помятой рубашке, без двух верхних пуговиц, с морщинами вокруг глаз, столяр еле волочил ноги, держа в одной руке пилу, а в другой — Костика. Даже издалека по походке видно было, что он изнурен заботами. Ко всем печалям, которых всегда в избытке у вдовца, оставшегося с двумя детишками, прибавилась еще одна — несколько дней назад оставила детсад тетушка Замфира. Она уехала в Кишинев самовольно, никому не сказав ни слова. Ее вызвал, провалившись на экзаменах, Фэнел. Тетушка напугалась и укатила к своему драгоценному сыночку, а возмущенный Костика не захотел оставаться в садике, хоть умри. Так заупрямился, что никакими силами нельзя было заманить его туда. Чего только ни делали, с какой только стороны ни подходили к нему няни, и по-хорошему, и по-плохому, — ничего не помогло. Он так орал, что отцу ничего не оставалось делать, как взять его с собой в столярку. Там, копаясь в стружках и опилках, под визг пил и шорох рубанков, Костика чувствовал себя на приволье. Он восторженно хлопал в ладоши, радостно кричал. Только его веселость не радовала отца. Стоило на минуту отвести от него глаза, как он уже что-нибудь набедокурит: то напихает себе в рот опилки или загонит занозу, причем в такое место, что невозможно вытащить ее оттуда. То зашвырнет куда-нибудь нужный инструмент, неделю ищи — не найдешь. Врагу не пожелаешь такой жизни. Шел бедный Филимон и не видел от горя белого света. Так и мимо Викторицы прошагал, даже не поздоровавшись. И если отец в печальных размышлениях шел как слепой, то Костика видел все отлично. Не пропустил он и Викторицу с ведрами. Ему вдруг до смерти захотелось пить. А если он что-нибудь захочет, скорее исполняй его желание, не то худо будет. Сначала Костика попросил воды обычным голосом, как попросил бы любой ребенок. Филимон притворился, что не слышит, ведь до собственного дома оставалось совсем немного — палку можно было докинуть. Костика заявил более требовательно:

— Хочу воды!

— Дома попьешь, — успокоил отец.

И тогда парень заорал благим матом — воды, и все. Волей-неволей столяр остановился, подошел к забору Караманов и окликнул Викторицу, которая уже успела поставить ведра в тень:

— Викторица, дай, пожалуйста, воды этому кровопийце. Не может дотерпеть до дома.

Викторица сняла с плетня глиняную кружку, сполоснула ее, зачерпнула воды и принесла к изгороди. Костика сунул свой нос в кружку, притворяясь, что пьет, стал пускать пузыри. В ожидании, пока Костика напьется, Викторица подняла глаза на вдовца. И ей стало жаль его:

— Тяжело с ним, наверно, бадя Филимон?

— Несладко.

— А кто вам стирает?

— Кто мне будет стирать? Сам, конечно.

— Оно и заметно. А почему не даете какой-нибудь женщине?

— Кому мы нужны, Викторица? Не видишь, тащусь с ним из столярки, целый день поет мне в ухо. Когда в садике тетя Замфира, еще терпимо, а как ее нет, так хоть караул кричи. То ли он такое отродье, то ли няньки там неспособные, не могут утихомирить. Давай пей, а не плескайся.

— Да пусть пьет, бадя, сколько влезет. Воду мы не покупаем.

— Не видишь, балуется.

— Ребенок, что вы хотите. Такие они все.

— Этот всех превзошел.

— А вы сами не желаете кружечку?

— Не знаю. Может, прополоскать кишки. Ну, кончай, говорю.

Костика, одним глазом глядя в кружку, а другим — на отца, не отрывался от воды. Очень уж ему понравилась кружка, покрытая внутри коричневой глазурью. В нее можно глядеться, как в зеркало. И когда Костика наклонялся к воде, к нему навстречу поднималась какая-то знакомая физиономия, но едва он пытался достать ее носом, как она исчезала. Костика вновь отклонялся, чтобы знакомая рожица опять появилась.

— Бадя Филимон, а почему бы вам не оставлять его у нас? — оживилась Викторица.

Несмотря на усталость и горе, Филимон засмеялся над наивностью девушки:

— Вам нужен колокол?

— Без шуток. Мы теперь дома — нанизываем табак. А если ненадолго уходим в поле, то мама остается. Так что присмотрим. Приносите завтра.