Анна Лупан - Обрести себя

— От нее, — ответил Илиеш, не поднимая головы.

Он не переваривал этого Урекелнице, который принадлежал к сорту людей, что никогда не бывают довольны. Урекелнице казалось, что его обделяют, что ему все достается худшего качества — и шинель, и ботинки, и белье. Даже место в казарме, которое он занимал, казалось ему самым плохим. Он всегда сетовал на судьбу и считал себя обиженным. Беседовать с ним было мукой. Но что поделаешь, приходилось слушать. Сосед начал очередную жалобу:

— Я по этой части совсем невезучий. Которые нравятся — не хотят со мной дела иметь, а те, что не прочь завязать знакомство, мне не нравятся. А вообще — получить письмецо от девушки неплохо.

Получить письмецо солдату конечно же приятно, не обязательно от девушки. Письмо из дома скрашивает суровую жизнь, согревает казарму, приносит свет. И не беда, что дома хата освещается коптилкой, а здесь, в казарме, сияет электричество. Все равно свет дома сильней. Пусть написано тебе письмо в полуразвалившейся, оставшейся от войны лачуге, а ты читаешь его в новенькой казарме, — сердце улетает домой, в эту самую лачугу… Письмо напоминает солдату, что где-то есть укромная долина, где горсточка крестьян ходит за плугом; собравшись в кружок, разговаривают о тебе; что там тебя ждут, надеются, что ты вернешься — и тогда они послушают твои рассказы о службе, оценят твое толковое слово, твои новые знания, твою полученную во время службы профессию, посмеются над привезенными тобой шутками, поразмыслят над приобретенной тобой мудростью. И долго будет просеиваться сквозь решето сельских разговоров все, что ты привезешь с собой.

О, письмо для солдата — это свежий ветерок в жаркий день, во время тяжкого похода, это девичья улыбка, когда ты изнемогаешь от усталости, это зеленый оазис среди песков!..

— Значит, от зазнобушки? — Урекелнице почесал свой острый подбородок. — Почитай вслух, а? — Тень печали появилась на его пышущем здоровьем лице.

Илиешу стало жаль соседа и земляка. Просьбу Урекелнице поддержали другие ребята, всем хотелось погреться хотя бы у чужого огонька. Некуда деваться, пришлось читать. Правда, он выбрал для чтения лишь стихи. Стихов было много, они были трогательные, поэтому ребята забыли о самом письме.

Илиеш опять уединился, вновь перечитал Ольгуцыно послание. Какая муха укусила девчонку? Не может быть, чтобы ей приглянулся какой-то там заготовитель. Вранье. А впрочем, кто знает! Известно, женщина — неразгаданная загадка. Разве знаешь, что она выкинет? Особенно такая, как Ольгуца. Вот сумасбродка!

На другой день он был непривычно рассеян: когда подавалась команда «налево», поворачивался направо; говорили «стой», а он еще по инерции делал несколько шагов. Во время обеда, когда Урекелнице, как обычно, ревниво заглянул в его котелок, — ему казалось, что всем наливают больше, чем ему, — Илиеш предложил:

— Хочешь, ешь и мой обед.

Видя, что Илиеш не шутит, Урекелнице вытаращил и без того выпуклые глаза. Дают — бери; он быстро расправился с порцией соседа. После обеда участливо спросил:

— А сам-то как? Небось голодный?

— Да нет, пропал аппетит.

— А раз так, то не сочти за труд, удели мне минутку.

— Оставь, не до тебя. Вот репей!

Но Урекелнице не из тех, кто обижается; по его мнению, раз они земляки, то и держаться должны друг за друга.

— Будь человеком, Браду. Мне-то и надо от тебя сущий пустяк.

— Ну, чего?

— Слушай, дай мне адресок той, что желает иметь переписку.

— А на что тебе?

— Буду переписываться, чудак. Конечно, если ты не против.

— Письмо у ефрейтора, у него и спроси.

— Мне он не отдаст — не любит меня. А там написано: «Лучшему бойцу».

Илиеш взглянул на беднягу и, ощутив внезапную теплоту к этому нелепому человеку, согласился:

— Ладно, спрошу.

— Уж удружи.

И со временем тоска, тревога, вызванные непонятным письмом Ольгуцы, не унялись в душе Илиеша. Ему мерещились ее тяжелые ресницы и глаза, в которых бегали игривые чертенята. Нет, никто никогда не заменит ему Ольгуцу. Издалека она казалась еще милее. Он думал о ней и по ночам, когда казарма содрогалась от дружного храпа. Уж если солдат теряет сон, это серьезно, это дурной признак.

Память хранила мельчайшие подробности, он составлял в воображении из этих деталей живой ее облик. Он не слышал храпа соседей; точнее, их храп складывался в музыку, под которую он сплетал стебельки своих воспоминаний в трогательный венок. Такого чувства больше не будет. Эх, зря он не женился до армии! Теперь спал бы себе спокойненько да поджидал, когда удастся получить отпуск.

Как-то Джафар остановил его, дружески положил руки ему на плечи, словно желая проверить, прочно ли пришиты погоны.

— С тобой что-то происходит, Брадуле?

— Все в порядке, — попытался улыбнуться Илиеш.

Но ефрейтора не проведешь.

— Осунулся ты. Имей в виду — я нефтяник, вижу в глубину на километры.

— Ну, а если видишь, то чего спрашиваешь?

— Что-то есть.

— Есть, не скрою.

— Подыскала себе другого?

— Что я могу сказать?

— Скажи — легче будет.

Илиеш протянул ему Ольгуцыно письмо.

— Все ясно, — серьезно сказал ефрейтор. — Таковы женщины.

Джафар был старше, Илиеш ему верил: все же человек с опытом.

— Если бы отпуск… — надеясь на его помощь, начал было Илиеш.

Однако мысли Джафара пошли по другому руслу, он стал его утешать, говорить о мужском достоинстве, о солдатском долге. А уставы Илиеш знал не хуже Джафара, поэтому слушал вполуха.

— Да что она у тебя, со звездой во лбу, что ли! — воскликнул Джафар, видя бесплодность беседы. — Плюнь, найдешь другую. Еще лучше.

«Глупец, — думал Илиеш, — разве звезда сравнится с улыбкой Ольгуцы? Да разве звезды могут так задевать душу, как ее взгляд? Не в обиду звездам будь сказано — не им соперничать с ее глазами».

А в ответном письме послал ядовитое свадебное поздравление.

…Спустя два года, когда Илиеш приехал в отпуск, на вокзале ждала его — она. Как видно, плохим оракулом оказался Джафар. Илиешу показалось, что Ольгуца стала еще красивей. Она уже ничем не напоминала ту озорную девчонку, которая сама назначала место и время встреч, — теперь она была величаво-спокойна, движения плавные, разговор неторопливый. А какая коса! Толстый черный жгут волос сбегал по спине из-под белого треугольника косынки, украшенной зубчатым кружевом. Ее зеленые глаза, как два озера, глядели из зарослей ресниц. Подошла к нему, протянула руку, обволокла взглядом, словно сетью накрыла, улыбнулась виновато. Он удивился:

— Откуда узнала, что приезжаю?

— Земля слухом полнится.

Сняла с его плеча вещмешок, перекинула через свое плечо и зашагала по тропинке, ведущей в Валурены, не спросив, хочет он идти с ней или нет. Шагая следом, как во сне, видел он ее длинные загорелые ноги с крепкими икрами, по которым хлестала высокая трава. Просто не верилось, что все это наяву! Ведь сколько раз за эти годы он воображал встречу с ней… Она приходила к нему чуть ли не наяву, даже в те запретные часы, когда он стоял на часах. Теперь он растерянно плелся за ней, не зная, что сказать. Прошлое ушло в такую призрачную даль, что уже не могло влиять на сегодняшнюю реальность. Что-то в их прежних отношениях устарело, отмерло, и он мучительно искал слово, которое помогло бы им вновь сблизиться.