Анна Лупан - Обрести себя

— Слушай и ты.

Он послушно опустился рядом. И в самом деле, из-под земли словно бы слышались какие-то звуки — то ли журчание воды, то ли легкое биение. Билось ли то сердце мастера, слышался ли мотив его ная — кто знает… Зато птицы тут, на холме, пели во весь голос. До одурения пахло свежей пшеницей и горькой полынью. Ночь опускала свои занавеси, чтобы скрыть влюбленных от любопытных глаз. Словно осеняя их тайну, величаво засветился Лучафэр [7] Лучафэр — молдавское название Венеры, вечерняя звезда. . Загорелись и другие звезды, хоровод их становился все гуще и ярче. Илиеш с Ольгуцей забыли обо всем на свете, время остановилось. Их одурманивала постель из клевера и ромашек. Одиноко белела косынка Ольгуцы на кусте шиповника, словно бы с упреком глядя сверху на свою хозяйку.

Илиеш поцеловал Ольгуцу в глаза — сперва в правый, потом в левый.

— Завтра распишемся.

Ольгуца оперлась на локоть, собрала свою растрепавшуюся косу, усмехнулась с горечью:

— Теперь нечего спешить.

Илиеш сам заплел ей волосы, сорвал цветок клевера, воткнул в кончик косы.

— Жалеешь, что так случилось? — спросил он, в смущении пряча взгляд.

— Глупости. Если бы ты не приехал сейчас… Я уже совсем к тебе собралась. И деньги на дорогу собрала. Одно удерживало: не знала, как ты отнесешься, — может, не обрадовала бы… Хотела увидеть еще раз, а потом пусть отец делает со мной что хочет.

Последние слова окончательно вернули Илиеша к действительности.

— Все еще воюешь с отцом?

— Еще как! Нет дня, чтобы не ссорились. Хотел выдать меня за одного из заготконторы. Помнишь, писала?

Илиеш обнял ее.

— Теперь ты моя, никуда он тебя не денет.

— Смотри, что вчера мне сделал, — Она засучила рукав — круглое плечо было все в синяках.

— Тебя били? — Он не поверил своим глазам.

— А как ты думаешь?

— За что же он?

— Пронюхал, что хожу на вокзал встречать тебя.

— И ты все же ходила?

— И вчера, и позавчера, и позапозавчера. Ион сказал, что приедешь, а когда — точно не знал. Я и выходила к каждому поезду — тут всего один пассажирский ходит.

Каждый день после изнурительной работы в поле она бежала за несколько километров к станции, чтобы узнать, не приехал ли он! Сколько это? Семь километров туда, семь обратно?.. А он, глупец, дулся на нее из-за какого-то дурацкого письма. Ходил на танцы, искал знакомств, а в отпуск ехал с мыслью пройти мимо, даже не взглянув. Видите ли, он чувствовал себя оскорбленным, несчастным, обманутым. Он, клявшийся самому себе защищать ее даже от дуновения ветра, поверил в нелепости, накорябанные в письме. Что же будет, если испытания выпадут посерьезней? Соломенный у него характер, маленькая искорка — и он пылает. Илиеш лежал на спине, заложив руки за голову, и мысленно казнил себя. Ольгуца заботливо застегивала его китель. Он боялся хоть чем-нибудь оскорбить ее, боялся, как бы у нее не возникла тень подозрения, что он испытывает самодовольство или удовлетворение тщеславия. Он вновь твердо сказал:

— Завтра же пойдем и распишемся.

Рука Ольгуцы остановилась на последней пуговице.

— Ты как ребенок, Илиеш. А где мы будем жить?

И в самом деле — где? У Истрати Малая? Даже речи быть не может. Надо, наоборот, вырвать Ольгуцу оттуда. У крестной — Лимпиады? Чтобы привести туда жену, надо иметь хоть какое-то право на дом. Она же не мать, хоть и крестила его, и приютила в тяжелые годы. Достаточно, что сам теперь приехал к ней.

Да, задачка… Негде, выходит, приютиться со своей любовью. Хоть какую-нибудь развалюху бы имел. Хоть печку. А так — куда денешься?

— Подождем еще годик, не так много осталось тебе служить. Демобилизуешься, наделаем кирпича из самана… Да что там говорить, были бы здоровы да был бы мир.

— Но ты же говоришь — отец хочет выдать замуж.

— Ну, так это хочет он, а не я. Не беспокойся, веревки из себя вить я не дам. Прошли те времена. Мы с тобой молоды, здоровы, что нам еще надо? А синяк — большое дело, подумаешь! Не надо было тебе показывать… Смотри, вон как трава качается — здесь ветер не утихает. А вокруг такая тишь — листочек не шелохнется. Чудо, правда?

Милая его Ольгуца, звездочка незакатная, как она умеет утешить, разогнать черные мысли. В самом деле, подумал он тогда, нечего заглядывать вдаль, беспокоиться, когда они любят друг друга, когда они рядом, когда над ними чистое звездное небо, а вокруг кричат перепелки и одурманивающе пахнет трава. Негде жить? Пустое. Мысли избалованного барчука, а не крестьянского сына, омытого всеми дождями, обдутого с колыбели всеми ветрами. Разве этот звездный шатер не богаче самого разукрашенного потолка? А эта постель из ромашки и клевера не лучше самых пышных перин? Стоит ли жаловаться на судьбу, имея такие богатства! У него две здоровые руки, которые еще больше окрепли в армии, ему двадцать лет — лучшая пора. Чего еще надо!

И, довольный, что разрешил все насущные проблемы, он опустился на руки любимой, которая умела так сладко убаюкивать его. Он держал свое будущее в горсти, как пойманную ласточку и прислушивался к биению его сердца. Между ними и будущим не было разлада.

Оставался еще год службы…

Совсем близко, возле лица, промелькнули чьи-то ноги, вернув его к действительности. Воспоминания мигом улетели, как вспугнутая стая воробьев. С трудом сообразил, где он и что с ним происходит. За дверью кухни кто-то стоял, — видно, прошел и остановился, не зная, что делать. Илиеш приподнялся, раскладушка под ним переломилась. Оказывается, не так-то уж приятно дома, у мамы. Как в зале ожидания на вокзале. Был уже день, и свет из окна почему-то раздражал Илиеша. Голова была тяжелая, мысли неясные, ленивые. Еще бы часок поспать…

Кто-то топтался за дверью, не смея войти. Не успел появиться и уже всем мешает! Он стал лениво одеваться. Сложил раскладушку. Дверь приотворилась, в щелочку просунулся любопытный носик. А, младший братик! Ну, давай входи. Боится.

— Дануц, иди сюда.

Мальчик захлопнул дверь, чтобы через минуту распахнуть ее уже смело. Илиешу показалось, что он уже где-то видел эту смуглую мордочку с большими задумчивыми глазами.

— Ты и есть бадица Илиеш? — поинтересовался мальчик. В голосе было легкое разочарование.

— Да, я. — И дыхание перехватило.

Теперь Илиеш сообразил, что перед ним был он сам в возрасте семи-восьми лет. Вылитый. Бывают же такие сюрпризы природы! Мальчик пытливо обшаривал его глазами.

— Я думал, что ты моложе, — признался он. — Почему не разбудил меня, когда приехал?

— Ночные поезда приходят поздно, а дети ночью должны спать, чтобы быстрее расти. Понял?

— А я уже большой.

— Ну да?

— Могу доказать. — Мальчик шагнул в кухню, взял табурет и одной рукой поднял над головой. — Видал?