Анна Лупан - Обрести себя

— Что на тебя напало? — удивился Якоб, когда затихло эхо.

— Пробую голос.

Якобу ответ показался неубедительным, он почесал свой узкий лоб.

— Я думал, армия тебя немножко воспитала. А ты как был сумасшедший, так им и остался.

Якоб уже больше года был женат и поэтому считал себя взрослее сверстников. На самом деле он остался прежним — скучным и флегматичным, как постный день, любил жаловаться на болезни. Вот и сейчас завел речь о том, что его окуривали ладаном, но почему-то не помогло. Илиеш не слушал его болтовню. Сдвинув пилотку на затылок, он оторвался от плуга, обнимая взглядом долину.

— Эх, хороша жизнь, Якоб!

— Кому как.

— Неужели ты этого не чувствуешь?

— Чувствую, что не проходит боль в паху.

— Надорвался, наверно. Все-таки рядом молодая жена.

— Да нет, грыжа у меня. Окуривали ладаном — не помогает.

— Иди в больницу. Лечат теперь бесплатно.

— И земля, говорили, бесплатная. А налог плати.

— Какой налог? Чего ты мелешь?

— Ну, поставку, или как это называется.

— Так полагается, часть государству — государство-то кто будет поддерживать? Дядя? Остальное — тебе.

— Часть, говоришь? А зачем, если земля бесплатная?

— Так налоги платят все и везде, чудак человек. И рабочий и служащий. Ведь земля и твоя, но она и моя. Разве непонятно?

В пустых глазах Якоба появился проблеск интереса.

— Хорошо, твоя-моя. А обрабатываю, засеваю ее я, не ты же! В Конституции что пишется? Земля принадлежит тому, кто ее обрабатывает.

Илиеш вспомнил, что в детстве у Якоба было прозвище Тухлое Яйцо. Зря с годами прозвище забылось. Тот, кто придумал его, еще тогда угадал, что это будет за фрукт.

— Пусть будет по-твоему, — примирительно начал Илиеш. — Ты обрабатываешь землю, а я ее защищаю. Так кто же меня должен кормить? А?

— От кого защищаешь?

— От комаров!.. Значит, армию надо кормить? Надо. А тому, кто смастерил этот плуг, надо хлеба?

Якоб искренне вознегодовал:

— Пусть их государство кормит!

— Так вот государство и кормит, справедливо распределяет, что производит земля. А ведь тебе не угодишь, в три горла жрать будешь — все мало. Будешь прятать, чтобы мыши да долгоносики съели зерно, только чтоб не рассчитаться с теми, кто тебя обслуживает. Вот государство и вынуждено регулировать отношения между нами. Между мной и тобой… А к врачу тебе надо сходить обязательно. Иначе жена сбежит.

— Не сбежит. Куда она сбежит, брюхатая? У ее матери еще семеро дармоедов.

— А если к другому? Вдруг кто приглянется?

— Нельзя ей этого, мы в церкви венчались.

— Венчание нынче ненадежное.

— У кого как. У меня надежное.

— Значит, уверен?

— Абсолютно.

Из-под куста неподалеку от них выскочил заяц и задал стрекача в сторону родников. Илиеш бросил вдогонку ком земли.

— Эх, и супчик бы вышел!

Якоб перекрестился.

— Тьфу, окаянный! Чуть сердце не выскочило, напугал…

Возле родников послышался лай. Длинноухий на миг остановился, присел на задние лапы, прислушался, потом круто повернул и запрыгал в сторону леса. Между тем Якоб, придя в себя, начал сетовать:

— Чего ты не мог его прикончить? Эх, растяпа! Я-то растерялся потому, что он прямо из-под моих ног выскочил. А тебе под руку было. Хоп — и готово.

Илиеш немного подосадовал, — пожалуй, можно было поймать косого. Чуть больше расторопности — и вечером сварили бы первоклассный суп. Какая похлебка бы получилась с домашней лапшой из новой муки, что привезет Ион с мельницы из Чиншеуц! Вдруг лемех плуга отчаянно взвизгнул, задев за что-то твердое. Чапиги вырвались из рук, плуг выскочил из борозды и повалился набок. Кони испугались, стали косить глазами и прядать ушами. Оказалось, что лемех наткнулся на засыпанный землей огромный камень и сильно погнулся. Парни нагнулись, рассматривая погнутый, с большой щербиной сошник. Якоб злобно сплюнул, пнул ногой искалеченный плуг.

— Теперь пой вечную память.

Илиеш уточнил:

— Нужен кузнец, ничего не поделаешь. В другой раз не будем пялить глаза на зайца.

Солнце поднялось в зенит. В такую пору возвращаться в село с пахоты — позор. Расстроенный, что вместо помощи Иону он еще и испортил сошник, Илиеш принялся обследовать злополучный камень. Стая жирных скворцов спокойно паслась на свежей пахоте; при приближении человека скворцы неторопливо взлетели и вновь уселись неподалеку.

Лежащий без дела плуг, когда день еще в разгаре, а поле не вспахано, не может не привлечь внимание крестьянина. Холмы же в Валуренах стоят так, что если плуг остановился в Улуче, то его видно даже из Корна, с далеких виноградников. Расстояние здесь не помеха — ноги-то свои, не государственные. А если плуг лежит и, по всей видимости, что-то стряслось, как не пойти не полюбопытствовать! Может быть, люди нуждаются в помощи. Кроме того, около чужого плуга можно немного передохнуть (возле своего не хватает времени и распрямить спину), можно услышать новость, какую-нибудь байку. Недобрые предположения рождает в душе крестьянина остановившийся среди дня и сваленный набок плуг.

В общем, около Илиеша с Якобом собралось несколько односельчан. Были тут Сырге Брынза, приемный сын Оксинте Хэмурару, Григорий Тоадера Мунтяну, парень толковый, по-стариковски мудрый, молчаливый Тимофте Урсу и деревенский сапожник Пинтилий. Каждый подходил к плугу, щупал изуродованный сошник, бросал сочувствующий взгляд в сторону двоюродных братьев, чесал в затылке, понимая и разделяя чужую беду.

— Да-а-а… — многозначительно протянул Григорий.

— Крепко задели, теперь застряли надолго, — добавил Сырге.

Так стояли они вокруг плуга-инвалида. Поломка была серьезной. Грубый холстинный кисет, наполненный самосадом, выращенным тут же, неподалеку, на Чертовом кургане, пошел от одного к другому. Двенадцать рук, заскорузлых, черных, с потрескавшимися пальцами, свернули цигарки. С каждой затяжкой положение становилось ясней, толковое слово просилось на язык, на лицах появилась неуверенная улыбка. Когда молчание затянулось до крайности, когда окурки были потушены, каждый уже имел что сказать. С одним случилась еще и похуже беда год назад, и то выход нашелся. Другой знал кузнеца, который умел так обласкать металл, что самый изуродованный лемех мог стать как новенький. Третий вспомнил: где-то на чердаке у него валяется новый лемех, можно отдать, ведь ребята не съедят его, да и вообще не возьмешь же его с собой на тот свет. Наконец, когда проблема искалеченного плуга была обговорена со всех сторон, решили осмотреть камень. Он, окаянный, сидел глубоко, только краешек выходил на поверхность. Это была, по всей видимости, большая плита из рыжеватого гранита. Попробовали разгрести вокруг него землю, чтобы вытащить, но ничего не получилось. Нет, голыми руками ничего не сделаешь, камень сидел прочно, основательно. Но чем упрямее сопротивлялся камень, тем азартней откапывали его парни. Чтобы они отступились? Нет. Иначе позора не оберешься, пальцами станут показывать: «Это те самые, из Валурен, что всемером не могли один камень из земли вытащить!» Такого они не допустят. Полные решимости защитить свое доброе имя и престиж села, валуряне взялись за дело. Кто-то сбегал за киркой и лопатами. Руководил работами Сырге, известный насмешник и зубоскал. Сюда он прибежал конечно же, чтобы почесать язык, — его поле было дальше всех. От его командирских выкриков содрогалась вся округа.