Анна Лупан - Обрести себя

— А ты попробуй, удружи. Очень уж страдает из-за них бедняжка Пинтилий.

— И ради этого ты таскала дрова в сарай? — пошутила Лимпиада беззлобно, разгадав ее хитрость.

Даже в темноте было видно, как она улыбнулась. Лимпиаду обрадовала собственная добрая, хорошая улыбка, какой она давно не улыбалась.

Это ощущение внутренней свежести, воскрешения чего-то светлого в душе долго не покидало Лимпиаду, когда она осталась одна у ворот. Иляна быстро зашагала домой, подгоняемая заботой о детях. Лимпиада раздумывала, прислонившись к столбику у калитки: «Этому простофиле Пинтилию хоть на старости повезло, — глянь, как эта дуреха бьется из-за него. Даже метель не может ее остановить».

Проказница зима затеяла настоящий хоровод, густая снежная пыль закружилась вихрем над Валуренами. Снег плотно накрыл землю, заборы, крыши. Лимпиада любовалась пляской снежинок. Это забавляло и волновало ее, пробуждало в ней давно забытые образы, погребенные под слоями многих лет и зим. В ее воображении встала снежная баба с метелкой под мышкой. Вот маленькая девочка тянет за веревочку деревянные санки вверх по склону холма, стараясь удержаться, не соскользнуть вниз. Сейчас Лимпиада тоже поймала несколько мохнатых снежинок на ладонь, как любила делать в давние-давние годы, они тут же растаяли. Открыла рот и попыталась поймать снежинку ртом, внутренне смеясь над собой, внезапно как бы впавшей в детство. А между тем в доме ее ждало столько недоделанных дел!

Лимпиада почувствовала приступ головной боли, прилив нездорового жара. Окунуться бы сейчас в сугроб лицом, снегом освежить вспыхнувшие щеки. В дом идти не хотелось, она достала с чердака деревянную лопату, стала расчищать дорожку к калитке. И чем дольше она оставалась на дворе, тем больше не хотелось возвращаться в комнату, освещенную слабой керосиновой лампой. Ее труд был напрасным, до утра все равно эту стежку заметет, но она продолжала действовать лопатой — пусть хоть Ион с женой пройдут по расчищенной дорожке, не будут увязать в сугробах на собственном дворе. Может, за это они чуть больше станут любить родной порог.

Расчищать свежий, неслежавшийся снег было легко, работа захватила Лимпиаду, в голове прояснилось, от недавнего приступа боли не осталось и следа. И вдруг она с удивлением обнаружила, что руки стали непослушными, только большим усилием воли можно было заставить их двигаться. Странно! Вроде чужие руки. Неожиданно лопата налилась непосильной тяжестью, стало жарко, в голове зазвенело. Из деревянной лопата превратилась в чугунную, в свинцовую, в каменную. Пролетел, заваливаясь на ветру, одинокий ворон, закаркал над крышей. Лимпиада подняла голову, чтобы взглянуть на него, и острая боль бритвой полоснула по затылку. В рот и нос хлынуло что-то теплое, соленое, липкое. Земля поплыла из-под ног. Лимпиада опрокинулась навзничь в сугроб перед своим домом, лопата упала ей на грудь. На минуту показалось, что вокруг на белом, белом, белом снегу распустились огромные цветы жарко-красного мака.

С высоты сыпал снег, над землей его подхватывал ветер, затевал легкомысленный хоровод.

Ион нашел мать уже остывшей.

Невестка, которая кое-что кумекала в медицине, установила диагноз — кровоизлияние в мозг. Для нее смерть свекрови не стала особенно тяжкой потерей: у них не было достаточно времени узнать, полюбить друг друга, сблизиться.

По мнению невежественных в вопросах медицины валурян, Лимпиаду убили заботы. Слишком много неприятностей было у нее в доме и на службе, вот кровь и ударила в голову…

— После трех дней гостей заставляют крутить рышницу [9] Рышница — ручная мельница. , — в один из вечеров сказал Чулика.

Это можно было воспринять как шутку, но в игривом тоне отчима чувствовалось недовольство. Илиеш, который сел ужинать, почувствовал, что кусок застрял в горле. Эта случайно брошенная отчимом фраза означала предупреждение. Мол, больше сидеть на его шее дармоедом нельзя, пора что-то предпринять, никто Илиешу хорошую должность на блюдечке не преподнесет.

Ангелина бросила тревожный взгляд на мужа. В ее глазах можно было прочитать беспокойство — как у квочки, которая чует приближающуюся опасность и не знает, в какую сторону броситься, чтобы спасти цыплят.

Илиешу стало жалко мать. Он через силу проглотил застрявший кусок и, стараясь сохранить спокойствие, ответил:

— С удовольствием готов крутить. Только покажи рышницу.

Илиеш ужинал один — задержался в городе, и семья поела без него, дожидаться не стали. Чулика придерживался строгого режима в отношении еды и не терпел опозданий.

Обычно после ужина он брал газеты и закрывался в своей комнате, куда никто не смел входить, даже Дануц. Нынче же он намеренно задержался на кухне. Ему хотелось что-то сообщить Илиешу, и он искал наиболее подходящую форму. Зная вспыльчивый, заносчивый характер пасынка, Чулика решил подойти к щекотливому вопросу издалека, чтобы не обидеть, не задеть самолюбия парня. Все неприятности отражались у Чулики на печени, — чуть что, приступ, хоть караул кричи. Поэтому он по мере возможности избегал острых разговоров. Однако ответ Илиеша заставил Чулику выложить все, что таил в душе. Парень смышленый, понимает с полуслова, так чего крутить, лучше высказаться открыто до конца.

— Нашел я для тебя рышницу, хорошее местечко. Правда, не в городе, но в этом есть свои преимущества.

Ангелина, которая сидела на табуретке во главе стола и наметывала блузку, сразу вскинулась:

— Где?

Чулика устало прикрыл свои белесые глаза, напоминающие покрытые пеплом угольки.

— Есть место в Кетросах, в учхозе.

Чтобы проследить, какую реакцию произвели его слова, он медленно потянулся к подоконнику, взял лежавший там журнал «Здоровье», начал его небрежно перелистывать. Это было единственное периодическое издание, которое Чулика выписывал и прочитывал от корки до корки. «Сок свежей капусты хорош для лечения язвенной болезни…» — прочитал он первую попавшуюся фразу, вполглаза следя за окружающими. Но все молчали. Ангелина продолжала шить. Илиеш прихлебывал чай. Все спокойно, можно идти дальше.

— Я поговорил с директором. Там ждут новые машины, а пока можно поработать на стареньком самосвале.

— Далековато, — вздохнула Ангелина.

— Тридцать километров? Это, по-твоему, далековато? В наше время тридцать километров — прогулка.

Ангелина гнула свое:

— Утром тридцать, вечером тридцать — надоест каждый день. Не знаю, стоит ли.

Чулика рассудительно продолжал:

— Для холостых есть общежитие. В конце концов, что он потерял в городе? Город хорош, у кого есть жилье, работа и прочее.

Ангелина испытующе поглядела на Илиеша, стараясь угадать, что у него на душе. Она вызвала его сюда, надеясь устроить где-нибудь неподалеку от себя и получше. Сперва, когда он ввалился в дом, как бродяга, без копейки в кармане, она обиделась. Ведь оттуда люди привозят большие деньги. Однако постепенно обида и досада рассеялись, она почувствовала угрызения совести и боль за его неустроенную судьбу. Как бы там ни было, он ее сын, и она несет за него ответ перед людьми. Надо было с самого начала взять его с собой в город. Его жизнь могла сложиться иначе. Теперь бы выучился, мог бы окончить техникум или институт, ведь он парень неглупый и любит книгу. У других по десять детей, и всех поставили на ноги, а она одного не могла направить и воспитать. Она чувствовала свою вину, а от самой себя никуда не скроешься. Ведь так оно и есть — оставила его на произвол судьбы! Даже обрадовалась, когда он, еще совсем несмышленыш, остался у Лимпиады, вздохнула с облегчением, избавившись от забот и хлопот. Конечно, Илиеш упрям и задирист, он усложнил бы ее жизнь с Чуликой. Но разве это оправдывает ее? Все равно надо было взять тогда его с собой, не бояться. Все бы перемололось. Чулика тогда любил ее и ради нее был готов и не на такие жертвы, ради нее терпел бы капризы Илиеша. Мало-помалу мальчика можно было бы приучить, наставить на добрый путь, ведь основа у него хорошая, только сильно озлобился. Да ведь в том возрасте все мальчики норовистые. Таковы дети. Не вырастут, чтобы не доставить родителям волнений и тревог. А раз произвела его на свет, будь добра и заботься о нем.