Павел Лукницкий - Делегат грядущего

— Эш… эш… кхга… — тянет он их за уши на середину дороги.

Облако позвякивает колокольцами. Откуда-то сверху: «цзинь… цзянь…» — это ишачьи бубенчики. А сзади, снизу, наплывают густые, монотонные: «сун… дзун… сун… дзун…» — это трубчатые звонницы под лохматыми шеями верблюдов. Перезвон сливается в унылую, безжизненную мелодию «сун-дзун-сун-дзянь»… Она печальна, как Синьцзян — официальное название Кашгарии, китайской провинции, как пустыня, как ход каравана вдоль иссохшей в тысячелетьях китайской стены, — не той Великой стены, о которой пишут в Европе, а другой — одной из многих, сейчас не знаменитой ничем.

За пределами облака, близ селений — грязные, вонючие, подернутые пленкой пыли каналы. Чтоб из них напиться воды, надо отойти от каравана. А разве смеет караванщик отвлекаться от своих обязанностей, за которые ему посулили еду и плату? И господин купец наскакивает на провинившегося, давит его конем, лениво ругается… Караванщик, едва зачерпнув остроконечной войлочной шапкой воды, стремительно ныряет обратно — в пыльное облако.

Первый день пути кончается в селении Япчан. Тридцать семь километров осталось позади. Караван развьючивается на ночлег в грязном постоялом дворе.

Караванщики с утра ничего не ели. Купец выдает всем по лепешке и щепотку чая на всех. Впрочем, от усталости никому не хочется есть. Едва развьючив своих ишаков, Мирбам валится тут же, около них, в навоз, и засыпает, раскинув руки и ноги.

Следующий день — еще сотня ли, иначе — тридцать шесть километров. Ветра нет, и хорошо, что нет ветра. Одно и то же весь день: зной и каждые десять ли — башенка из необожженного кирпича. Каждая треть ли — громадная плетенка с землей. Это дорожные знаки, и песчаные бураны бессильны справиться с ними. Даже перевернутая, такая корзина останется здесь, караван не собьется с дороги в пустыню Такламакан.

А правее дороги древняя стена тянется, как иссохший хребет умершего дракона. Пустыня желтовата, местами коричнева. Караванщики раскрывают спекшиеся рты только в оазисах, попадающихся все реже. Здесь еще можно дышать. Здесь виноградники и цветенье деревьев, и бахчи, на которых уже желтеют ранние дыни. А вечером — зеленый город Янги-Гиссар. И караванщики опять голодны. Господин купец скуп и только себе позволяет наедаться досыта.

Но у него здесь большая забота. Местная власть, амбань, ждет его в ямыне — своей канцелярии. И начальник гарнизона, конечно, ждет его тоже. И визит кончается как всегда: два тюка из каравана навьючены на чужую лошадь, два солдата уводят эту лошадь от каравана, господин купец любезничает с солдатами.

Ни один караван еще не прошел Янги-Гиссара без взятки. А впереди еще немало таких Янги-Гиссаров.

Купец переполнен злобой. Она висит на конце его плети, она со свистом срывается на плечи Якуба только потому, что Якуб, зазевавшись, оказался ближе других. А плечи Якуба обожжены солнцем. Мирбам издали глядит на отца. Якуб молчит. Молчат караванщики.

И опять караван в пути. Разве можно на один бок ишака привьючивать груза больше, чем на другой? Это знает Мирбам. Это знает любой караванщик. Но купец желает распределять груз самолично. И самый упрямый ишак Мирбама несет: справа — тяжелый ящик с нашатырем, слева — маленький тючок ячьей сыромятной кожи. Мирбам пробовал было сказать об этом купцу, но господин купец так взглянул на него, что Мирбам со страха едва унес ноги.

А ишаку неудобно. Неравномерно распределенный вьюк нарушает его равновесие. Ящик сползает. Мирбам на ходу хватается за углы ящика, силится подпихнуть его вверх, ишак шарахается… Через полсотни шагов ящик съезжает опять. Мирбам снова подбежал, подтянул… И опять то же самое. А когда, измучившись, Мирбам не успел вовремя подбежать, ящик грохнулся на землю, ишак хладнокровно остановился. Сзади наперли другие, застопорили. Караванщики спешат на помощь Мирбаму, но поздно: в караване пробка, неразбериха. Цепочка каравана разорвана на две части… И купец подскакивает юргой, и в бешенстве вопит:

— Ар-ра мульга!..

Мирбам съеживается, но плеть, взвизгнув, уже хлещет по его плечам, по голове, по лицу.

— Зачем бьешь мальчишку? — не сдерживается Якуб.

Купец поворачивает рукоятку плети иначе, и пыль багровеет на лице Якуба и бугрится полоской кровавого теста.

Купец отъезжает в сторону. Мирбам бежит за своим ишаком и снова подпирает рукою сползающий ящик.

К концу третьего дня на западе появляются горы. А на четвертый день, после ночевки в оазисе Игиз-Яр, караван начинает медленно подниматься, углубляясь в эти горы по сузившейся дороге. Еще через несколько дней горы разрослись, никакой равнины уже не видно, воздух гораздо прохладнее, деревья все тоньше и низкорослее, фруктовые деревья исчезли совсем, попадается только разнолистый тополь называемый здесь «туграк». Вода горных рек холодна и чиста. По ночам начинаются легкие заморозки. Караванщики, в тонких халатах, босоногие, мерзнут под лоскутьями кошм. Купец, отдав еще несколько вьюков встречным солдатам и местным аксакалам, становится все злее и выдает на ужин караванщикам так мало риса, что вместо супа в котле получается только мутная беловатая жижа. Караванщики угрюмо перешептываются между собой, но, боясь купца, не требуют у него ничего.

С гор текут ледяные потоки, на дальних хребтах гор лежит снег, воздух чист и прозрачен, пыли нет, путь каменист, караван идет уже по пустынным альпийским лугам; здесь нет никаких селений, попадаются только редкие юрты киргизов, пасущих отары баранов по склонам гор. Становится все труднее дышать разреженным воздухом, сердце стучит гулко, торопливо, неравномерно. Один из караванщиков спотыкается, темнеет; странная зевота одолевает его, но остановиться нельзя, он хватается за горло, за грудь, обессилев, склоняется на землю. Это тутек — болезнь высоты. К счастью, встречный горный киргиз сказал еще раньше: нарвав обильно растущего здесь зеленого лука, караванщики дают его пожевать заболевшему. Ему лучше, он встает и бредет, избегнув гнева купца.

Караван движется медленно. Идти пешком все труднее. А купцу — наплевать: он на коне. Караван выступает с рассветом, располагается лагерем там, где застигнет его темнота. Чем больше дневной переход, тем выгоднее купцу: меньше дней понадобится до Индии, меньше платить караванщикам, меньше кормить их. А измученным людям и вовсе не до еды. Но, вопреки расчетам купца, караванщики все-таки голодны, очень голодны, отчаянно голодны. Усталость, холод, высота валят их с ног. Многие из них в горах вовсе неопытны — опытных не нанять бы за такую грошовую плату. Купец набрал в Кашгаре таких бедняков, которые и там мерли с голода. Но купец просчитался: они слабосильны. Они привыкли к теплу и к мягкой лёссовой почве. Слишком часто присаживаются они на придорожные камни, чтобы отдышаться, слишком часто они спотыкаются. У них окровавлены ноги. У них ребра наружу. Они стонут и охают по ночам, прижимаясь друг к другу.