Александр Авдеенко - В поте лица своего

Слушаю Егора Ивановича внимательно. Однако и Саша Людников не выходит из головы. Интересно, знает что-нибудь о нем Егор? Спрашиваю:

— Людников-старший ушел на пенсию?

— Влас Кузьмич? Какая там пенсия! Работает! Проворнее, чем молодые. Мастер. И еще секретарь парторганизации. Неизносимый человечище.

— А как его дочь поживает?

— Татьяна? Молодцом. Была красавицей в двадцать лет, осталась красавицей и в сорок пять.

— Замуж не вышла?

— Что ты! Мужчин сторонится принципиально. Обожглась на кипящем молоке, дует и на родниковую воду!

— Бывший муж не вернулся?

— А зачем ему возвращаться? Давно и хорошо прижился на новом месте, на сибирской земле. Там он считается лучшим из лучших сталеваров. Недавно за трудовые подвиги удостоен звания Героя Соцтруда. Вот оно как! Для жены, для бывшей жены, он наихудший человек на свете, а для государства — краса и гордость. Непонятно для меня, это самое, как один и тот же человек может быть в двадцать пять рыжим, а в пятьдесят золотым.

— Чего ж тут непонятного? Разлюбил Татьяну. Другую полюбил.

— Да как можно разлюбить такую распрекрасную женщину? Не мог он, шалава, найти жену лучше Татьяны. Она и красивая, и умная, и образованная, и специалист своего дела, и настоящая большевичка. Вся в отца. Высшей пробы человек!

— У нее вроде бы от Никитина сын был? — спросил я. Вон как осторожно крутился вокруг да около, пока не подошел к главному.

— Есть. Сашка Людников. Мать не захотела, это самое, зарегистрировать его на имя отца. Свою фамилию дала.

— Ну, а он, Александр Людников, какой?

— Парень что надо, хоть и, это самое, безотцовщина. В деда и мать. Техникум закончил. Учится без отрыва от производства на третьем курсе института. Через два года инженером-сталеплавильщиком станет.

— А как работает?

— Хорошо! С Шорниковым Иваном Федоровичем соревнуется. Есть надежда, что в этом полугодии догонит и перегонит знаменитого и славного сталевара. Между прочим, Иван Федорович мой старый друг. Вместе мы начинали.

— Как же, знаю! Сашка не женат?

— Еще холостяк. Но свадьба, похоже, не за горами.

— Свадьба? И на ком он собирается жениться?

— Скорее всего на дочке Шорникова Клавдии. Лаборанткой в мартене работает. Ничего дивчина. Под стать Сашке. С детства они дружат.

— На Клавдии Шорниковой? Дочери своего трудового соперника?

— Да какие они соперники? Друзья. Сашка три года был подручным у Ивана Федоровича.

Новость, прямо скажем, удивила меня. Собирается парень вроде как жениться на Клавдии, а в самолете так и растаял перед другой…

Егор Иванович без всякой нужды, на мой взгляд, притормозил машину и остановился на пыльной обочине. Наверное, колесо спустило. Мои предположения не оправдались.

— Посмотри, Саня, налево!

Я повернул голову и увидел впереди по ходу машины, в пяти или шести метрах от дороги, небольшой зеленый холмик, а на нем четырехгранный, широкий в основании, узкий вверху обелиск из серебристо-серого гранита. На грани, обращенной к нам, контурно высечен бегущий с факелом в руках олимпиец.

— Что это такое?

— Самый симпатичный из богов, так назвал его Маркс. Прометей, подаривший людям огонь. Наш герб. Все шесть въездов в город обозначены такими вот штуковинами.

— Когда это придумали?

— Недавно. И знаешь, чья работа?

— Догадываюсь. Алексей Атаманычев еще в первой пятилетке набил себе руку в такого рода делах. Самородок! Талантливая работа. Здорово!

— Да, это самое, талант у Алексея большой. Под старость вовсю развернулся. Был тут у нас конкурс на создание мемориала в честь тружеников фронта и тыла. Так Атаманычев, это самое, добрую дюжину профессионалов из Москвы, Ленинграда и области уложил на лопатки. Чистой воды победитель. Утвержден его проект.

— Как он поживает… Алексей?

— Соответственно. Голова седая, а сердце молодое. Работает не покладая рук. Врагов не имеет. Друзей — навалом.

— Не женился?

— Что ты! Алексей принципиальный холостяк. Ты это должен знать лучше меня.

— Да, знаю. Видел я его мельком в аэропорту. Кого-то встречал.

— Мельком видел?.. Только и всего?

— Не по моей вине так получилось. Не захотел Алексей ни поговорить, ни даже поздороваться. Демонстративно отвернулся.

— Это почему же? — удивился Егор Иванович.

На вопрос я ответил вопросом:

— Ты что, дружишь с ним?

— Я ж тебе сказал — он со всеми в дружбе.

— Не со всеми. Меня вот люто ненавидит.

— Не может быть! Алексей, это самое, не умеет ненавидеть людей.

— Умеет. Еще как! Более сорока лет не жалует меня. Неужели тебе, своему другу, не рассказывал о наших с ним отношениях?

— Не слыхал ничего такого. А что вы не поделили?

— Любовь! Одну прекрасную девушку любили, а она… Она сначала его любила, потом меня. Я про Лену Богатыреву говорю. Помнишь?

— Как же! Первая наша комсомолка. Славная была девушка. Рано, бедняжка, умерла. С Олей Булатовой дружила. Ну что, поедем?

И мы покатили дальше. Я задумался — прошлое снова нахлынуло на меня. Какое бы оно ни было, хорошее или плохое, седому человеку все равно не по себе становится, когда оглядывается далеко назад. Казнится, что жил неумно, бездарно, ниже своих возможностей, не сберег то, что следовало беречь пуще глаза, — чистую свою душу. Печалится, что прекрасная, гордая юность так быстро пролетела, что необратим ни один ее день, что навсегда утрачено величайшее преимущество, преимущество молодости, перед которой все дороги открыты, которая все может сделать, если того захочет по-настоящему.

Обогнали автобус, закрывавший нам дорогу, и увидели первые высотные дома города, белые, с большими окнами, полными жаркого полуденного солнца.

— Вот мы и дома! Через пять минут будем в больнице у Булатова. Он приказал привезти тебя к нему.

— Что ты! Не поеду. Видеть больницы не могу. Сам больше двух месяцев валялся. Живым меня теперь туда силком не затащишь. Так и скажи Булатову.

— Понятное дело, это самое. Отставить больницу!.. Держу курс в гостиницу «Березки». В бывший коттедж Головина. Слыхал я, ты любил там жить. Губа не дура. Много зелени. Соловьи на заре спать не дают. И Солнечная гора под боком.

Слушать Егора Ивановича удовольствие. И смотреть на его моложавое лицо с седыми бровями приятно. Вот старость, достойная восхищения и зависти. Она зиждется на том, что было заложено в юности. Большевиком он стал в семнадцать. В двадцать возглавил революционный Совет родного города. В двадцать два командовал броневым дивизионом на фронте. В тридцать с чем-то стал первостроителем мирового комбината.

Егор Иванович несет бремя своих лет без труда, весело. И в сто лет будет радоваться жизни. Он и меня принимает за вполне благополучного человека, а я…