Петр Капица - Неслышный зов

Оставшись в тонком купальнике, обтягивающем крепкое, почти мальчишеское тело с едва приметными грудями, Нина стала распоряжаться:

— Притуши свет… Я только на минуточку исчезну.

Когда она ушла, он погасил общий свет, оставив гореть только ночник — сову с зеленоватыми светящимися глазами, разделся и лег на разобранную постель.

«Не глупим ли мы с ней? — вдруг с тревогой подумалось ему. — Зачем нам это?» Возбуждение проходило, уступая место рассудительности и чувству неясной вины.

Нина вернулась из ванной в халатике. Она перебралась через Романа к стенке и сбросила с себя все. Он провел рукой по ее прохладному телу и вместо шелковистой гладкости ощутил пупырышки гусиной кожи. Чужим был запах волос и холодные коленки, учащенное ее дыхание.

Не дождавшись инициативы с его стороны, Нина шепотом спросила:

— Что же ты? Не опасайся… Я кое-что сделала по совету мамы.

Ему стало стыдно за свою мужскую беспомощность, и он, оправдываясь, сказал:

— Виновато твое прошлое поведение… Мой организм привык не ждать завершения… И вот результат.

— Глупости ты говоришь.

Она попыталась расшевелить его, но, почувствовав, что все напрасно, обиженно возмутилась:

— Я тебе не нужна. Ты не любишь меня. У тебя, наверное, кто-нибудь есть!

— Есть, — после некоторого молчания признался Роман.

Оглушенная правдой, Нина прижалась спиной к стене. Из ее глаз выкатилось несколько слезинок. Они сверкали под светом глаз совы.

Пожалев девушку, Роман прижал ее к себе и забормотал какие-то слова утешения, которые уже не имели значения. Нина высвободилась из его объятий, встала и, накинув халатик, не без обиды сказала:

— А я, дура, берегла себя для тебя.

— Не горюй, ничего ужасного не случилось.

— Случилось! — упрямо настаивала она. — Ты не хочешь меня, уходи!

Ему ничего не оставалось, как встать, в полутьме одеться и уйти.

Она не остановила его и больше не сказала ни слова. А когда он ушел, заперла на засов дверь, вернулась в комнату и, упав на постель, разрыдалась.

Роман же на улице вздохнул с облегчением. «Хорошо, что у нас ничего не получилось! Как я стал бы встречаться с Сусанной?»

И все же после этого вечера, что бы Роман ни делал, с кем бы ни говорил, он прислушивался к едва ощутимой боли в сердце, потому что думал: «Зачем я ее обидел?!»

Академические успехи Оли Воробьевой показали, на что способна эта тихоня. Если она что-либо постигала, то надолго и так, что могла более ясно и просто, чем преподаватели, объяснять другим. В своей бригаде она стала вожаком, умеющим подтягивать других. Неожиданное прозрение, успех на сдаче зачетов заметно изменили ее характер: она стала смелей, говорливей.

На перевыборах комсомольского комитета Степан Пяткин выдвинул Олю Воробьеву. Рубинская, сидевшая в президиуме, возмутилась поведением балагура-морячка, поднялась и одернула его:

— Товарищи, будьте серьезней. Здесь балаганство неуместно. Ведь всем известно, что у Воробьевой нет комсомольской хватки и… я бы сказала, гордости. Ей рано руководить другими, удержаться бы в рядовых.

— Я не балаганю, — заметил Пяткин. — Более серьезен, чем когда-либо. Что значит «рано руководить другими»? А тебе, Лена, не рано? Олечка проста, не задается, а главное, удивительно добра и не считает себя эталоном комсомольского поведения. Мы понимаем, товарищ Рубинская, что ты обладаешь уникальным комсомольским чутьем и взгляды у тебя единственно правильные, но не следует затирать других, обладающих не менее ценными качествами. Я буду голосовать за Воробьеву. Она не подведет бюро, будет в нем полезна, а главное, справедлива.

Убежденность Пяткина, его ироническое отношение к руководительнице легкой кавалерии сделали свое дело: при голосовании Воробьева получила больше голосов, нежели Рубинская.

Осенью заговорили об обмене старых, потрепанных комсомольских билетов на билеты нового образца. При этом рекомендовалось поднять активность организации. На заседании бюро Елена Рубинская предложила:

— Надо обменивать билеты с обсуждением на открытых собраниях. Давать только достойным.

— А не будет ли это похоже на партчистку? — усомнилась Олечка Воробьева.

— Очень хорошо, если будем походить на закаленных большевиков, — возразила Рубинская. — Мы же готовим себя для вступления в партию, поэтому должны проверить друг друга всесторонне. Ничего, если потеряем хвостистов.

— А мне думается, что простой обмен незачем превращать в судилище, — настаивала на своем Воробьева.

— Опасаешься за себя? — не без ехидства поинтересовалась Рубинская.

— Нет, больше за тех, кто, очерняя других, стремится возвыситься, показать себя непогрешимым.

— Девочки, девочки… Не переходите границ! — остановил их Юра Лапышев. — Я думаю, что, если мы лучше узнаем друг друга, вреда не будет. Давайте обсудим каждого. Мы не должны бояться гласности, пусть приходят на наши открытые собрания беспартийные…

Рубинская торжествовала: прошло не чье-нибудь предложение, а ее. Олечка еще хлебнет лиха за намеки!

Когда кончилось заседание, Рубинская отвела в пустую аудиторию Толю Худякова и с таинственным видом сказала:

— Теперь не худо бы достать хоть на время гроссбух Козл-Вятлина. В его записях, наверное, что-нибудь есть про Воробьиху. Не зря она переполошилась.

— Не знаю как, но будет сделано, — пообещал Худяков.

— С этим не тяни. Материал необходим срочно.

Никто из членов бюро не мог предположить, что Елена Рубинская развернет такую невероятную активность. Это была ее стихия. В месячник обмена билетов она поспевала чуть ли не на все открытые собрания факультетских ячеек, где не спеша выслушивали каждого комсомольца, делали строгие замечания, награждали выговорами, а то и вовсе не обменивали билета. У Рубинской на многих был свой материал, она, как прокурор, умела подавать его так, что вынуждала людей каяться.

Комсомольцев «продирали с песочком» не только за академическую неуспеваемость, за слабую активность в общественной деятельности, но и за посещение домашних вечеринок, ресторанов, за ношение галстука, чтение «упадочнических» стихов Сергея Есенина.

Громачева возмутили хулители поэта. Вечером он потребовал у Юры Лапышева остановить рьяных разоблачителей, но тот лишь усмехнулся и посоветовал:

— Не впутывайся в это дело, самому накостыляют. Чтение стихов Есенина в комсомоле не поощряется.

— Но у него же не упадочные, а прекрасные стихи.

— Убеждай других, меня ты уже развратил. В наказание горком комсомола забирает меня от вас.

— Как?

— А вот так: вызвал сегодня к себе первый секретарь горкома Леша Гусев и говорит: «Мы тебя отзываем с учебы. Завал в военно-спортивной работе. Ты, говорят, хорошо поставил ее в своем районе. Теперь делай это в городском масштабе». Я, конечно, рыпаться. А он огорошивает: «Уже на бюро решение принято». Так что прямо с понедельника ухожу. Все бразды правления передаю тебе. Подбирай себе заместителя.