Петр Капица - Неслышный зов

На траурном митинге у гроба выступило шесть человек. Это были соратники по гражданской войне, рабкорству и молодые писатели, которых он вывел в литературу. Громачев не решился выступить, он видел, какими горящими глазами смотрит на него Сусанна, требуя молчать. Сама она только плакала. Глаза опухли от слез. Она постарела за эти дни.

Поминки были тут же, на кладбище. Соседка Сусанны принесла корзинку бутербродов и сумку со стаканами и водкой. Стаканов на всех не хватило. Пришлось передавать их друг дружке.

Громачев, выпив три четверти стакана русской горькой, охмелел. Он подошел к Сусанне, взял ее под руку и шепнул:

— Идем ко мне, не возвращайся домой.

Словно испугавшись, она отшатнулась от него и сказала:

— Нет, нет… Мне надо побыть одной.

— Когда к тебе зайти?

— Не знаю… Я ничего еще не знаю.

У нее был какой-то отрешенный вид, точно она задумала что-то неладное.

— Все-таки я тебя провожу, — не отставал от нее Роман.

Тут подошла соседка Сусанны и сказала:

— Мы поедем к нам. Пусть она немножко придет в себя. Я ее одну не оставлю.

Потом начались суматошные дни.

В Мурманске еще в прошедшем году с якоря снялся пароход «Челюскин» и лег курсом в Баренцево море. На борту его было много ученых, мужчин и женщин. Они должны были кроме сбора научного материала проверить, может ли Северным морским путем пройти на Дальний Восток обыкновенное грузовое судно.

«Челюскин» благополучно прошел Баренцево и Карское моря. Здесь на борту его родилась девочка. Ее назвали Кариной. Дальше судно пробивалось сквозь ледовые преграды у Таймыра с помощью ледокола «Красин». А потом самостоятельно добралось до Берингова пролива, вошло в него. И тут его зажало льдинами и поволокло на север…

После длительного дрейфа тринадцатого февраля днем пароход «Челюскин» был раздавлен мощными льдами. Почти всем пассажирам и членам команды удалось спастись, с частью багажа и продуктов высадиться на лед.

Всю страну волновала судьба челюскинцев, очутившихся с детьми на голом льду в свирепую пургу и холод. До ближайшей кромки земли было не менее двухсот пятидесяти километров. Льдину несло все дальше и дальше. Связь с челюскинцами поддерживалась по радио.

Была создана государственная комиссия. Она призвала лучших полярных летчиков. Но они на своих маломощных самолетах так далеко не летали. Надумали использовать дирижабли, которые успеха не сулили.

Лишь через двадцать дней после гибели «Челюскина» из Уэлена прилетел двадцатипятилетний летчик Анатолий Ляпидевский. Его самолет Ант-4 был небольшим. Все же и на нем удалось вывезти одиннадцать женщин, детей и больных.

Какая-то девочка написала стихотворение:

Оно обошло все газеты. Даже детям передавалось волнение взрослых.

Позже льдину, дрейфовавшую в Ледовитом океане, стали находить другие отчаянные летчики. Все челюскинцы были вывезены на твердую дальневосточную землю. Движение в Москву началось с Камчатки. Во Владивостоке для спасенных и спасителей был подан специальный поезд, который направился в столицу.

Люди встречали этот поезд на всех станциях, полустанках, разъездах и просто приходили к железнодорожной насыпи, чтобы хоть на мгновение увидеть мужественных челюскинцев и легендарных летчиков, награжденных Золотой Звездой героев, выкрикнуть им слова привета и бросить в открытые окна букеты цветов.

За длинный многодневный путь поезд сто шестьдесят раз останавливался. И, несмотря на то — утро ли это, день, вечер или ночь, — всюду встречи превращались в шумные митинги с речами и оркестрами. Всюду героев ждали подарки: торты, ягоды и цветы. Много цветов.

В дороге больше всего извелись летчики Водопьянов, Доронин, Каманин, Леваневский, Молоков, Ляпидевский, Слепнев. Ведь спасенных челюскинцев было более ста. Они легко могли выставить десять — пятнадцать человек, а летчиков-героев всего семь. Встречающие всюду требовали, чтобы всех их показали. Несмотря на длинный путь, никто из них не мог отдохнуть как следует, так как спали урывками два-три часа. Слава — ноша нелегкая.

Большинство спасенных челюскинцев были ленинградцами. Возвращаясь в родной город, они захватили с собой и летчиков. На вокзале прибывших встретила огромная толпа. Всех повезли на открытых машинах по запруженному народом Невскому. Проезжали мимо Дома книги, где в скверике напротив, в полукружии колонн Казанского собора, художниками была сооружена панорама гибели «Челюскина».

— Очень похоже, только солнца много, — с радостной улыбкой сказала одна из челюскинских женщин. — У нас в ту пору в небе и на душе хмарь была.

Это слышал Громачев, устроившийся в последнем лимузине вместе с Ожогиной. Нужно было выудить побольше интересных подробностей героической экспедиции для журнала.

На Дворцовой площади у трибун скопилось несколько тысяч ленинградцев со знаменами и плакатами. Под бурные выкрики и аплодисменты герои прошли по живому коридору на центральную трибуну. Там их встретил Сергей Миронович Киров. Для каждого, кому он пожимал руку, была у него улыбка. Увидев перед собой Романа, он не без иронии спросил:

— И ты в герои подался?

— Нет, просто журналистское нахальство. Хотим весь номер челюскинцам посвятить.

— Одобряю. Такие всеобщие порывы радости накрепко сплачивают наш народ.

Митинг на площади был веселым и шумным. Но на этом торжественный день не кончился. После обеда гостей повезли на Елагин остров. Здесь на Масляном лугу было устроено карнавальное шествие с песнями, пляской, шумовыми оркестрами.

Когда чуть стемнело, с грохотом и свистом вверх метнулись ракеты, закрутились цветные мельницы, хвостатые шутихи, с неба падали гирлянды звезд.

Лена Ожогина, чтобы не потеряться в толпе, крепко вцепилась в руку Романа и не отпускала ни на минуту.

Потом был банкет в «Астории». Роман раздобыл приглашение и прошел по нему вместе с Леной.

Они сидели рядом с военными летчиками, которые не долетели до лагеря челюскинцев, так как отдали бензин из своих баков командиру звена Каманину. Эти парни все же были награждены орденами Красной Звезды. Но они очень сожалели, что застряли в снегах на предпоследнем перелете.

Банкет закончился во втором часу. Белые ночи еще не сошли. На улицах было довольно светло. Лена, выпившая три рюмки вина, не в меру стала говорливой. Она то напевала в пути, то наизусть читала свои и чужие стихи.

«Неужели не устала за весь этот суетливый день?» — думал Громачев, но не останавливал ее, лишь изредка подхватывал под руку.

Так они пешком добрели на Невский, вышли к Дому книги. Здесь Лена перешла к чугунной решетке канала, прислонилась к гранитной тумбе и призналась: