Петр Капица - Неслышный зов

— Я огородничать умею. Вяземские и монастырские огурчики, редис белобокий, редьку черную, капусту сахарную. И яблони посажу: боровинку, титовку, китайку…

В это утро Агафонов появился в цеху с опозданием и первым делом уселся курить.

— Огородник-мичуринец! — окликнул его Чуприков. — Хватит дымить, работа по тебе соскучилась. Переверни опоку.

Филя нехотя поднялся и на весь цех, словно в лесу, крикнул:

— Э-гей! Чаво заснули? Подавай кран!

Ему отозвался включенный мотор. И мостовой кран, медленно подкатив, остановился над головой подсобника.

Филя сгреб покачивающиеся цепи, наложил их на ручки опоки и… уселся докуривать цигарку.

— Эй, паря! — окликнула его нетерпеливая крановщица. — Не развешивай уши, действуй.

— Подождешь, самое скусное докурить осталось.

Николай Макарович в сердцах бросил инструмент. Под его насупленными бровями сердито засверкали глаза.

— Вира! — попросил он у крановщицы. Затем вместе с Чуприковым перевернул на цепях тяжелую опоку и, уложив на широкую доску, сказал: — Никакой дишциплины подшобник не признает, надо выговор жакатить!

— Филя! — окликнул я курильщика. — Если еще раз вызовешь кран и так поступишь — исключим из бригады. Нам курильщики не нужны.

— Да я чуток, — вскочив, стал он оправдываться. — Не бросать же чинарик…

Подсобник засуетился и принялся насыпать землю и трамбовать ее с таким усердием, что из чугунной опоки высекал искры.

К гудку мы выстроили под заливку два ряда готовых форм.

Я уже собирался в душевую, как вдруг из конторки вышел мастер с желтыми листками нарядов и направился к нам. «Эх, не успел улизнуть!» — предчувствуя недоброе, подумал я.

У мастера странная привычка ходить с приподнятым плечом, точно он проталкивается сквозь толпу. Остановясь перед нами, Иван Ферапонтович подсчитал выставленные под заливку опоки и, зацокав языком, разочарованно сказал:

— Мало. Требуется еще шестнадцать, да на брак парочка… И все к утру. Экстра!

Подо мной словно дрогнула земля. Выронив из рук грузовую чушку, я начал протестовать:

— Не выйдет, Иван Ферапонтович! Чуть ли не через день по две смены вкалываем. Надо совесть иметь.

— У меня из-за вашей экстры семинар откладывать не будут, — добавляет Виктор.

У мастера холодно блеснули металлические очки и голос стал таким же металлическим:

— Не артачься, бригадир, не разлагай парней! Думал, сознательный, уговаривать не придется. Ведь план горит не только у нас, но и в механическом цеху. Всего одну ночь поработаете. Получите сутки отгула.

Я повернулся к ребятам, чтобы они энергичней поддержали меня, а те стояли с опущенными глазами.

— Надо оштаться, — проговорил Николай Макарович.

И Виктор, начитавшийся в столовой плакатов, мгновенно с ним согласился.

— Давай, Гром, последний раз останемся, и больше — ша! Пусть головой планируют, а не другим местом.

Филя помалкивает, ему лишний заработок никогда не мешает.

Я подошел к ним вплотную и негромко стал убеждать:

— Ребята, честное слово, мне до зарезу нужно повидаться сегодня… Это личное дело… очень важная встреча…

Но они не поддались.

— Мы же комсомольцы, — сказал Виктор. — С личными делами придется погодить. Думаешь, у меня не срывались важные свидания? Если сознательная — поймет, а с несознательными нечего водиться.

Мне осталось только выругаться про себя и взять у мастера наряд.

Мы сходили в заводскую столовку, поужинали и молча принялись за работу. Корпя над опокой, я злился и корил себя, что не сумел отпроситься хотя бы на час. «Уговаривал, уговаривал и нате — сам не явился. Нина, конечно, обидится. И как ей объяснить? Хотя бы адрес догадался взять. Болтал о разной чепухе, а то, что надо, не узнал. Эх, растяпа!»

Ночью в фасонной довольно тихо, лишь под трамбовками глухо охала формовочная земля. Мартовская вьюга завывала за окнами, прорывалась в щели, студила цех.

Филя то и дело бегал греться к накаленной докрасна жаровне. Тонко проверещал одинокий ночной гудок. В стержневой перерыв. Шишельницы устремились в столовку. Некоторые из них застряли около нашей жаровни и, протягивая запачканные землей руки, стали греться. При этом они посматривали в нашу сторону, о чем-то шептались и посмеивались.

Филя первым бросил работу и, усевшись на опоку, стал курить цигарку. Виктору вдруг стало холодно.

— Озяб… надо погреться, — сказал он и, подойдя к девчатам, скомандовал: — Расступись!

Он без стеснения жался к хохотушке Манефе, а та, игриво отталкивая, говорила:

— Не жаровня… нечего липнуть!

На их возню недовольно посматривал Николай Макарович. Его глазята из-под насупленных бровей метали молнии. Манефа была тайной любовью застенчивого парня. Но он в этом даже нам не сознавался, так как побаивался насмешек и разыгрывания. Он лишь издали любовался девушкой и… ревновал.

— Курносенькая, признайся: кто из вас Филю баламутит? — нарочно спросил Виктор.

Девчата, переглянувшись, фыркнули. А Манефа, подергав плечиком, ответила:

— Парень сто сот! Мы чуть не поцапались меж собой — никак не можем решить, которая больше люба ему. Прямо сохнем…

Николаю Макаровичу не понравился этот разговор; чтобы прервать зубоскалов, он окликнул Филю:

— Подшобник, брошай курить, давай поднимем!

Филя нехотя встал и пошел помогать наложить верхнюю опоку.

Виктор продолжал балагурить:

— Манефочка, а как тебе наш Николай Макарович?

— Тоже приглядистый, только больно щетинист… Наверное, колко с таким целоваться, — ответила девушка, показывая в улыбке мелкие, но очень белые зубы.

Хохоча, девчата всей стайкой направились в столовую. Манефа фасонный цех покинула последней. Она шла, поглядывая на нас свысока и покачивая бедрами. Эта ее походка завораживала всех парней цеха. Филя смотрел на шишельницу с открытым восхищением и, как горячий конь копытом, каблуком копал землю. А Николай Макарович нервно облизывал пересохшие губы.

— Пожрать, что ль, пойти, — сказал Филя и устремился за шишельницами.

— Э-эй… Филь! Куда? — попытался вернуть его Виктор. Но подсобник даже не обернулся.

— Пошли и мы, — предложил Николай Макарович. — Шегодня шти и лешч.

Столовка мартеновского цеха была открыта всю ночь. В нее забегали сталевары побаловаться кваском и наскоро чего-нибудь перекусить.

Мы уселись за стол, покрытый голубой клеенкой, и заказали полный обед. Виктор толкнул меня локтем.

— Смотри на ударника, — сказал он, показав глазами на Филю, доедавшего чью-то рыбу.

Наш подсобник был небрезглив. Чтобы не тратить денег, он сливал недоеденные супы в одну миску и бесплатно наедался.

Нам принесли суточные щи, заправленные шкварками. Они были вкусными и теплом разливались внутри. Мы с Виктором с удовольствием их хлебали, а Николай Макарович, утеряв аппетит, отодвинул свою миску. Заметив это, Филя подошел к нашему столу и, подвинув к себе нетронутые щи, глазами стал искать хлеб… И вот тут Николай Макарович вспылил: