Петр Капица - Неслышный зов

— Вставай, Новиков, — говорю. — Наверное, кто-то из бедноты. Трусы чертовы, им ночная конспирация нужна.

Пока я обувался, Новиков выскочил в сени… Слышу, возня какая-то, ведра забренчали. Ищу, где мой «смит-вессон», а в избу уже человек пять ввалились. Я на них скамейкой замахнулся… но не удержался, с ног сбили, гурьбой навалились. Так прижали к половицам, что ни пикнуть, ни дрыгнуть. Скрутили руки, портянку в рот затолкали, подняли за ворот и на улицу поволокли. Там бросили на подводу, сами сверху уселись и повезли.

Остановились у кустов в поле. Рожи злые, зверские. Слюной брызжут.

— Зачем пожаловали? Грабить будете альбо за колхоз агитировать?

Мы отплевываемся, молчим. Агитационные речи перед такими бесполезны.

Нас за грудки хватают, трясут.

— Говори, гадюки городские!

Новиков сорвал ручищу со своей груди и тоже кричит:

— Не лапай, а то схлопочешь!

— Ах, ты еще орать на нас!

И мордастый верзила сбил его кулаком с ног.

Я кричу:

— Что вы делаете! Нас убьете — другие приедут. Вам не простят, рабочий класс упрямый… Из тюрьмы не вылезете!

— А ну тресни ему, чтоб не вякал! — требует все тот же мордастый.

И тут принялись нас волтузить: свалили на землю и ногами в лицо норовят попасть. Мы пробовали сперва отбиваться. Вскакивали, кидались на кого попало, так как ничего не видели, кровь заливала глаза… Ох и худо же нам было, старики!

Несколько раз я терял сознание. А они покатают в холодной луже, видят, что отошли, и опять бить. Ух, гады! Боли уже не чувствовал, только думал: «Зачем же ножищами в лицо? Сволочи, я и так бит, уродом сделаете».

Нас лишь на следующий день в кустах нашли. Новиков уже был мертв, а я едва дышал. Всего измолотили, живого места не оставили… Шесть переломов и сотрясение мозга. Больше месяца без сознания в районной больнице провалялся. А очнулся — сразу вспомнить ничего не мог. По ночам кричал. Все один и тот же кошмар: меня бьют, а я увернуться не могу…

— А убийц нашли?

— Где там! Заводилы удрали, а остальные отпираются: «Не были, не видели». И опознать бандюг было некому, я ведь не поднимался. Дело до сих пор не закрыто. Но я сам займусь, отыщу. Какой человечище Колька Новиков был! Теперь его имя новый колхоз носит. Но разве этим воскресишь?

Сострадая, мы смотрели на нашего друга и удивлялись его способности не падать духом. Казалось, в его лице не осталось ни кровинки, и виски были испепелены преждевременно выступившей сединой. Он подшучивал над собой, обещал потанцевать с лапышевской гостьей. А ведь ничем уже не стереть морщин и шрамов с лица. И никакой лекарь не вырастит новых зубов. Мы чувствовали себя неловко перед ним, словно были виноваты в том, что не оказались рядом в минуты смертельной опасности.

— А тебя письма ждут, — вдруг вспомнил Лапышев.

— Чьи? — недоуменно уставясь на него, спросил Калитич.

— Не знаю. Обратного адреса нет… все одним почерком написаны.

Юра выложил перед Калитичем семь писем в синеньких конвертах.

— Вот неожиданность! — удивился Иван, но, узнав почерк, тут же принялся читать. Он, видно, давно ждал этих писем.

Мы видели, как по мере чтения лицо его становилось серьезным, даже хмурым.

Взглянув на нас с осуждением, Калитич каким-то упавшим голосом спросил:

— Что же вы, старики, не переслали их мне?

— А куда мы могли переслать? Ты не удосужился сообщить адреса.

— Да-а, натворил я делов! — вытирая взмокший от волнения лоб, произнес Калитич. — Это ведь из Смолевичей Зоя Любченко пишет. Верить мне перестала.

И он вслух прочитал конец последнего письма:

— «…Не понимаю твоего молчания. Неужели так занят, что не можешь двух слов написать? Не по-товарищески это. А если приглянулась другая, то не будь трусом, признайся, не ставь меня в глупое положение. Ты же для меня был эталоном мужества и честности. С верными друзьями так не обходятся. Больше я, конечно, не напишу ни строчки. Будь спокоен».

— Хочешь, сейчас поеду и дам ей телеграмму? — предложил я.

— Нет, погоди, — остановил Калитич. — А может, не стоит бередить то, что прошло? Кому я теперь такой нужен? Пугало гороховое на палочках.

— Никакое вы не пугало! — возразила толстушка. — Я на вашем месте все же написала бы ей. Пусть знает все и покажет себя. Если любит по-настоящему — примчится. А пустякового чувства нечего жалеть. Проверка не помешает, а то ведь всякие мысли замучают.

— Верно, — подхватил Калитич, — большевики ничего не страшатся. Рискну! Посылай, Рома, такую телеграмму: «Был на коллективизации, измолотили крепче, чем в тот раз с тобой. Вернулся на костылях из больницы и прочел письма. Если относишься по-прежнему — приезжай долечивать, не сумеешь — останемся друзьями. Твой Иван». Денег на точки, запятые и тире не жалей. Пусть телеграмма будет предельно ясной.

Я сходил на телеграф и послал длинную телеграмму в Смолевичи.

На наше длинное послание Слоник ответила телеграммой в три слова: «Встречайте пятого Зоя». Калитич заволновался:

— Как, старики, действовать будем? С костылями ковылять на вокзал негоже… произведу удручающее впечатление. Дома все же человеком выгляжу. Во всяком случае не жалок…

— Ладно, не гоношись, встретим, — пообещал Юра. — Поезд-то вечерний. Только вот как с ночлегом устроимся?

— У меня на подобный случай ключ припасен, — похвастался я. — Есть отдельная комната, но в нее запрещено девчонок водить.

— Вот те раз! — изумился Калитич. — Почему?

— С меня слово взяли. Нарушить не могу.

— Ты довольно опрометчиво поступил, — заметил Лапышев. — Куда же мы Зою денем?

— Придется нам покинуть мансарду, — ответил я. — Пусть они вдвоем на Седьмом небе побудут.

— Недурная идея, — согласился Юра.

Зоя Любченко прибыла с двумя чемоданами и большим узлом, обтянутым ремнями.

— Ты никак постель захватила? — удивился Лапышев ее предусмотрительности.

— А как же? Я ведь не на день приехала.

— Ты насовсем к нему?

— А почему бы и нет? Мне уже восемнадцать исполнилось. Обещал ждать до совершеннолетия.

— Ну и дает! — продолжал изумляться Юра. — Мне бы твою решительность. Так вы что — женатиками станете?

— А вы возражаете?

— Да нет… живите как хотите, не нам страдать.

Мы привезли Зою на Седьмое небо со всеми чемоданами и узлом. Калитич встретил ее чисто выбритым, в свежей рубашке и отглаженных брюках. Они так обнялись, что, казалось, задушат друг дружку.

Зою, пышущую здоровьем, не смутил вид жениха.

— Вы́хожу, гладким станет, — пообещала она. И тут же принялась хозяйничать, как в своем доме. Достала из чемодана льняную скатерть, накрыла ею стол, принялась вытаскивать посуду, всякую снедь и раскладывать на тарелки…