Владимир Пищулин - Зарницы над полигоном

К стрельбам действительно начали готовиться с начала учебного года. Социалистическое соревнование, учеба, тренировки — все было подчинено им. Лейтенант Бокарев, глядя на молодых солдат, почти физически ощущал беспомощность некоторых из них. Солдаты старались, потели на тренировках, сам лейтенант не жалел сил, но порой чувствовал, что возглавлять комсомольскую организацию и растить взвод трудно, что надо менять стиль работы. А поводом, так уж случилось, послужило одно комсомольское собрание.

Докладчик говорил о самом, казалось, важном и животрепещущем вопросе: воинской дисциплине. Но когда начались прения, комсомольцы будто стеснялись поднять руку.

— Прошу, товарищи, выступать, время идет, — обращался лейтенант Бокарев к молчавшему залу.

Солдаты смолчали. И вот тогда подали пример молодые коммунисты. Первым взял слово ефрейтор Борякин, затем Захария. Оживились и комсомольцы. И все же после собрания капитан Лобаткин пригласил к себе лейтенанта.

— Владимир Иванович, как вы готовили собрание? — спросил он.

— Объявление написали, докладчика назначили…

— А с комсомольцами беседовали?

— Нет, не смог, — сознался Владимир.

— Плохо. Сами не успели, а где же активисты были?

Как-то раньше он мало думал о них, хотя теперь начинал понимать, почему во взводе шло тайное кипение страстей, почему Алимов и Новиков, словно выброшенные на поверхность щепы, искали своего берега. Да и не только они.

Приход молодого лейтенанта некоторыми расценивался как начало легкой службы, поблажек и установления каких-либо новых и неясных им порядков. Молодой командир думал о другом: удержать в дивизионе прежнюю марку отличного взвода, репутацию передового коллектива. Нужна была ведущая сила. И он нашел ее в активистах. Вначале перечислил их мысленно: комсгрупорг, агитатор, редактор боевого листка, отличники, потом уж конкретно назвал каждого.

По выгоревшей от зноя степи вихрилась, словно поземка, желтая пыль. Пусковая установка после старта ракеты напоминала обгоревшую головешку. На нее и указал посредник.

— В порядок приведите. А там посмотрим, на что вы способны.

Лейтенант Бокарев назначил троих: ефрейтора: Бастрыкина, рядовых Проскурякова и Радионова. Поставил задачу и другим расчетам, а вечером, когда регламенты были закончены, лейтенант собрал активистов. За долгие месяцы несения боевого дежурства и подготовки к полигону он изучил каждого. С ним рядом сидел уважаемый во взводе человек — комсгрупорг рядовой Радионов, чуть поодаль — редактор боевого листка рядовой Гасишвили, умница и заводила агитатор ефрейтор Черников и всегда спокойный на вид младший сержант Сазонов.

— Завтра, товарищи, первые зачеты. Давайте наметим, кому что сделать надо, — сказал лейтенант Бокарев.

И все дни, пока шли стрельбы, он чувствовал рядом с собой надежных и верных помощников — активистов. А когда стартовала последняя ракета, Владимир понял, что в своей жизни он одержал первую важную победу. Говорилось об этом и на подведении итогов, взвод, как и прежде, был признан отличным.

День был жаркий, солнце держалось в зените. Сержант Журов проводил тренировку. Низкорослый, на пружинистых ногах, рядовой Бахадир Ахмадалиев подбежал к позиции, где стояла пусковая установка, резво вскочил на полуприцеп, чтобы помочь молодому солдату Андрею Сергиенко. Но на него недовольно посмотрел сержант Журов.

— Так дальше не пойдет, — сказал он и опустил руку с секундомером. — Ахмадалиев и может, и старается. А с вами что, рядовой Сергиенко?

«Что, что… Жара такая, а он гоняет», — подумал Сергиенко, а вслух сказал:

— Неспособен, значит.

Сержант Журов, тяжело вздохнув, покачал головой.

— Не то говорите… Ладно, потом разберемся.

В тот же вечер они остались вдвоем на стадионе. Солдат, волнуясь, говорил, что из него не получится стартовик, что для этого у него нет призвания.

Журов слушал его и улыбался.

— Как вы быстро в своем бессилии расписались. Впрочем, я тоже так думал первое время. Дружок говорил: чего, мол, мучаешься, иди к нам, у тебя техникум за плечами. Ну хорошо, думаю, может, возьмут, и там легче будет. А кто на мое место станет? Как я этому человеку в глаза смотреть буду? И почему он, а не я должен быть там, где труднее?.. В армии, понимаете, где легче не выбирают. Тут четко роли определены каждому…

Андрей не мог возразить ничего сержанту. По-своему Журов прав. Однако, какое ему, Сергиенко, дело до всех, у него — голос. Ребята, с которыми он выступал по вечерам на эстраде в санаториях, советовали не быть «лопухом», а сразу устроиться кем-нибудь при клубе, там служить можно. Надо, дескать, понимать: не у каждого такие данные.

В общем, Сергиенко уверовал в свое особое предназначение и до сих пор не мог примириться с своим положением. Другие рвутся на тренировку, а ему — нож острый. Говорить об этом он никому не говорил, но и с сержантом не хотел во всем соглашаться.

— Какие уж тут роли! — продолжал он разговор. — Чтобы сыграть роль, надо в нее вжиться. Как актер на сцене. А это уже искусство. Но зарядить, разрядить пусковую установку — разве это искусство?

— Вот что, Сергиенко, не будем философствовать. Я тоже кое-что слышал о системе Станиславского. Не спорю, в роль надо вжиться. Давайте и начнем вживаться. Завтра кросс, вот и покажите себя.

Андрей ожидал все, что угодно: и упреков, и наказаний, но только не этого. От такого предложения его даже покоробило. Но, когда стоял вместе со всеми на старте, подумал: «На слове поймал, ну, что ж, посмотрим…»

Сержант Журов бежал легко, под ногами шуршал шлак, за спиной кто-то сопел. Оглянувшись и увидев совсем отставшего Сергиенко, Журов сбавил темп, поравнялся с ним.

— Четыре круга прошли… Руками, руками работай.

— Го-орит внутри!

— Пройдет, мертвая точка.

Сергиенко бежал трудно. На пятом круге у него пересохло в горле, хотелось остановиться и перевести дыхание. Но Журов утверждал:

— Не сдавайсь, не сдавайсь, Сергиенко.

Потом он схватил Андрея за руку и потащил к финишу. Сергиенко еле успевал перебирать ногами, пытался вырваться, однако силы были неравны: его несло боком вперед, точно лодку бурным течением.

После этого кросса у Андрея болели ноги, и он не разделял радость Ахмадалиева, когда их расчету поставили «зачет».

— Молодец, Андрей. Я думал, опять плохо. Молодец, выдержал! — говорил Бахадир и сиял, как солнце. Но Сергиенко остался при своем мнении: бегать кроссы, заряжать пусковую установку — не его занятие. Очень уж уставал он к концу дня.

А время летело быстро. Осень безжалостно оголила лес, начались метели. Весь январь стартовики расчищали установки, ладони горели от набитых мозолей. Наконец-то небо очистилось, и ракетчики по вечерам занимались в спецклассе.