Владимир Пищулин - Зарницы над полигоном

Обо всем этом рассказать тогда отцу Владимир не мог: был еще сам на полпути, многого просто не успел сделать. Вот теперь бы — другое дело. В полную меру он отвечал за себя и других, как положено коммунисту.

Солдатская кровать всеми пружинами издала скрип под тяжелым телом Богачева. Не то от сильной жары, не то от напряжения этого дня, когда пришлось переживать и за людей, и за технику, у него раскалывалась голова от боли. Лейтенант Захаров уже притих на соседней кровати, над подушкой был виден его курчавый чуб.

«Молодец, нервы крепкие», — подумал Анатолий Михайлович.

Впрочем, головные боли он испытывал не впервые. Особенно при утомлении. И возраст будто цветущий — тридцать лет, и сам сложен крепко, натренирован, привык ко всему, а вот поди же, в висках так и стучат молоточки. Конечно, человек — не машина, да ведь и ее, как положено, время от времени выключают, не допускают перегрева. Он же перед полигоном не жалел себя. Душа болела за людей, за технику.

Пришел Захаров в дивизион осенью. Капитан Богачев днем проводил тренировки со своими операторами, а вечером вместо того, чтобы идти домой, частенько оставался с лейтенантом. Часам к двенадцати ночи, как шутил Богачев, они начинали «обалдевать».

В кабине повсюду висели схемы, к выдвинутым из стоек блокам были прицеплены «крокодильчики», тут же рядом стояли приборы, текли замысловатые фигуры на экране осциллографа. Лейтенант Захаров вдруг замирал, прижимал пинцет к губам и, озаренный пришедшей в голову идеей, с торжественным блеском в глазах всматривался в Богачева. Анатолий Михайлович поспешно спрашивал:

— Что, прояснилось?

— Кажется… Ох, нет, не то, — и в глазах Захарова затухал блеск, он успокаивался с надеждой на то, что капитан отыщет правильное решение. А как-то сказал:

— Анатолий Михайлович, вы почему домой не идете? У вас семья, Ленка. К тому же за меня с вас не спросят. Идите, Анатолий Михайлович. Я один справлюсь.

— Саша, у тебя, вижу, нервы сдают. Знаешь что, перед большим делом надо устроить маленький перекур. Пошли на морозец.

Ясная луна в окружении звезд висела над дивизионом. Искрился снег на обочине дороги, на крышах построек, на вершинах вековых сосен.

— Куинджи! Правда, Анатолий Михайлович?

— Да, Куинджи. Но мне бы сейчас на санках, как бывало в деревне. Я, понимаешь, в Ленинграде рос, а вот деревня помнится больше.

— И блокаду захватили?

— Нет, мы позже переехали. Жизнь все равно после войны не мед была. Отец погиб, я его не помню, мать уборщицей работала: какие по тем временам заработки. Семь классов все же я закончил, потом токарем на «Электросиле» работал… Вечером учился.

В кустах трепыхнулась полусонная птица, вспыхнуло белое облачко снега, и все опять замерло. Богачев зябко на холоде вздрогнул, заговорил о другом:

— Вот ты говоришь спать иди. Не могу. Прошлый год на полигоне как было? Тренировались, надо сказать, не меньше. Теоретически подготовились здорово. Поставили и соревнование на хорошую основу, а вот результат мог бы быть лучше. Причина? Была слабинка, она и проявилась. А надо делать так, чтобы во всем был запас прочности. Не выполнять, скажем, на «отлично» нормативы, а перекрывать их, не просто знать аппаратуру и уметь на ней работать, а чувствовать ее. Такие, например, люди, как командир наш, особым чутьем обладают. Управляя боем, он прогнозирует обстановку, а это уже искусство. Иные же у нас, даже некоторые коммунисты, рассуждают так: сделал свое дело — и ладно. Так не пойдет, Саша. Не пойдет, понял?

— Чего же не понимать. Я вида только не подаю, а душа болит. Да и совесть не на месте.

— Казниться рано, пошли в кабину.

С тех пор между ними установилось согласие, перешедшее в дружбу. Впрочем, Анатолий Михайлович дружил не только с Захаровым. В маленьком гарнизоне, каким является дивизион, дружба — не последнее звено в успехе всего коллектива. Люди прокладывают здесь друг к другу тропку самым кратчайшим путем — на службе, при несении боевого дежурства. Здесь они проводят большую часть времени и здесь по конкретным делам, по тому, какой вклад в общую копилку вносит человек, судят о нем и познают его ценность. Если же говорить о капитане Богачеве, то вся его деятельность и он сам не раз подвергались пробе на качество. В одной из аттестаций записано, что он «выдержан и тактичен. По характеру спокоен и общителен. Пользуется авторитетом среди товарищей. Избран секретарем первичной партийной организации». К этому следует добавить мнение командира дивизиона, который говорил так:

— Анатолий Михайлович хорошо подготовлен технически, толково и четко руководит расчетом, обладает незаурядным спокойствием. На него можно положиться в бою, он быстро схватывает обстановку и оценивает ее грамотно, правильно. Коммунист прямой и откровенный.

Но сам капитан Богачев о себе таких слов не слышал. Познавший в детстве нужду, он понял смысл самой жизни в армии. В нелегком труде приходило к нему призвание, а честь дивизиона стала и его честью.

И потому все, что бы ни делал он, первоначальное измерение поступков начиналось с боевой готовности, ради которой жил здесь и трудился каждый. Даже на рыбалке Анатолий Михайлович вдруг улавливал тревожный стук сердца, собирал снасти и спешил в казарму. Оказывалось, причин для беспокойства не было, но вот выработанная годами службы заботливость о людях сама вела к ним. Для подчиненных его приход был закономерным явлением. Они всегда его ждали. Первым не выдерживал ефрейтор Морозов, к нему подключался ефрейтор Мещанов, младший сержант Тугай. Беседа начиналась с небольшого вопроса, а заканчивалась не раз дискуссией. Они выдвигали свои «теории» перехвата целей на малых высотах, ниспровергали с пьедесталов некоторых поэтов, художников, утверждали любовь как высший дар природы, с презрением и ненавистью относились к империалистам. В эти минуты они были радостными парнями, которых любил и порой строго отчитывал капитан Богачев. В каждом он хотел видеть воина с богатством духовных сил, мастерства, физической выносливости, идейной убежденности, наследника отцовских традиций. Чтобы однажды, если потребуется, пойти в бой смело и без оглядки.

И он верил в людей. Они, правда, все время менялись. Но сколько бы раз он ни был на полигоне, убеждался, что каждый трудится здесь в поте лица, волнуется и переживает. Это видел капитан Богачев и по поведению операторов, двух ефрейторов Морозова и Мещанова. Оба они первоклассные специалисты, в любой обстановке работают уверенно, и все же ожидание стрельб сказывается на их поведении. Капитан Богачев хорошо понимал их и всячески старался оградить от излишней нервной нагрузки. В последний день он сам проверил всю аппаратуру, обговорил с операторами различные варианты боя и только потом разрешил отдых.