Владимир Пищулин - Зарницы над полигоном

— Артишкин, Петр Петрович, садитесь со мной рядом, — предложил Александр Кириллович. — Что вам дался Уразов. Садитесь, да давайте споем.

Артишкин с нескрываемым удовольствием сел рядом с командиром, взглянул на него серыми, ясными глазами, спросил:

— А что петь будем, товарищ подполковник?

— «Рушничок» давайте. Только чур… Уразов, сразу не вступать, иначе со своим отменным слухом всю обедню испортите.

— Товарищ подполковник, — в удивлении широко развел руками солдат. — Понял… Я только басить буду.

— Во, во… Это у вас получается. Начали, Петр Петрович, — кивнул головой подполковник.

Артишкин тихо и медленно запел. Александр Кириллович вступил за ним следом. Солдаты любили слушать этот дуэт и знали, что командир понимает толк в песнях.

Анисин глядел на пламя в гудевшей и раскаленной докрасна печке, тихо подпевал и чувствовал во всем этом какую-то необычность. Ему было хорошо и спокойно на душе. Давным-давно он, казалось, знал всех этих людей, чувствовал их, как самого себя, ни о чем уже не волновался.

Пение длилось долго. У Зюзина, игравшего на гитаре, горели кончики пальцев, а рядовой Рыков, баянист, исчерпал свой репертуар. Вскоре замедлился и утих стук колес, подполковник Назаров встал.

— Все эти песни, дорогие товарищи, разрешите подарить нашему имениннику и пожелать ему отличных успехов в службе и во всей жизни, — сказал он.

Солдаты окружили Уразова, наперебой поздравляли его, шутили, в вагоне было тепло и весело.

Капитан Фролов не мог успокоиться от нанесенного ему поражения. Именно так он расценивал решение командира взять на полигон лейтенанта Анисина. Фролов думал, что вместо Анисина надо бы ехать старшему лейтенанту Силину. Он человек опытный, не раз бывал на стрельбах и волноваться за него нечего.

«Была бы пятерка. А победителей, говорят, не судят», — подумал он. Словом, Анисин не давал Фролову покоя. Он то стоял у окна, то ходил вдоль вагона. Ходил долго, заложив руки за спину и ссутулившись. Он хрустел пальцами, кусал губы и не хотел смириться с тем, что уже случилось. Он обвинял командира, который, по его мнению, мог бы напоследок и не придерживаться своих принципов.

«Кому, собственно, они нужны, — рассуждал Фролов. — Нет же, настоял на своем. На энтузиазме далеко не уйдешь. А попробуй докажи человеку? Да ему что, терять нечего. Сказал — не понравилось».

Он остановился у окна, закурил. Поле было и слева, и справа, из-под снега у дороги виднелся кустарник. Иногда по белой и искристой целине бежал санный след. По Фролов ничего этого не видел. Все казалось ему однообразным, скучным и давно знакомым. Было тяжело на сердце. На какой-то миг его утешили воспоминания. Как все начиналось хорошо в его жизни! Учитель физики говорил, что Фролов талантлив и был рад, когда узнал, что он поступил в академию. Радовался этому и сам Николай. И все годы слышал в свой адрес похвалы. Но когда он оказался в войсках, где надо было отвечать не только за себя, а и за других, учить, воспитывать и заботиться о подчиненных, он почувствовал тяжесть командирского дела. Работу с людьми он находил чуждой его призванию и вынашивал мысль стать «чистым» инженером. Взвешивая события прошлых лет, он заключал, что источником всех неприятностей он не был. Их приносили другие, его подчиненные, а он, как начальник, успевал только расплачиваться. Последний случай с лейтенантом Кирпиковым еще больше убеждал его в этом. Сразу же нагрянули представители из политотдела, целую неделю работали в подразделении и пришли к выводу, что Фролов воспитанием людей не занимается, слабо опирается на партийный и комсомольский активы. И пошло, поехало. С должности не сняли, а перевести — перевели. И теперь, чувствовал Фролов, вновь назревала опасность. В случае провала он терял надежду получить вовремя звание, восстановить свою репутацию и возможность перевестись на должность в штаб.

«Расчеты ослаблены, — думал он. — Кто-то обязательно сорвется. Солдат можно оградить. А если офицер, тогда что?»

Фролов лихорадочно искал выход из создавшегося положения, но, кроме примирения с самим собой и с тем, что уже сделано, он ничего не мог придумать. И у него болела душа, было такое предчувствие, что его насильно затолкнули в вагон.

Стоя у окна, он услышал разговор в купе. Капитан Маркелов обращался к старшему лейтенанту Обручеву.

— Ты не ломайся, расскажи принцип работы этого узла и можешь заниматься самостоятельно.

— Ну, Маркелыч, я же еще не разобрался, дай почитаю, — умолял Обручев.

— Не хитри, знаешь.

— Нет, пусть Анисин расскажет. У него свежие знания.

Виктор, собственно, ничего не имел против. Ему даже нравилось «запускать» мысленно каскады, блоки, следить за эпюрами, всплесками напряжения, открывать одни и закрывать другие реле. И рассказывая о прохождении сигналов, он весь погружался в мир бегущих электронов, их мгновенных действий. Маркелов слушал его, не перебивал и не останавливал. И Виктору было приятно сознавать, что все у него выходило просто, ясно, что в эти минуты он представляет, как нарастают сеточные токи, как они медленно тают и вновь обрушиваются лавиной на анод лампы, а в это время вокруг дросселя держится электромагнитное поле.

Голубые глаза Анисина горели восторгом, щеки румянились. Капитан Маркелов одобрительно кивал головой и с ним соглашался. Однако по-другому воспринимал ответ лейтенанта капитан Фролов. Он слышал голос Анисина и раздражался тем, что он говорил и говорил без умолку, на вопросы отвечал сразу, точно перед ним лежала шпаргалка, пытался даже спорить.

«Так разошелся, что и не остановишь», — подумал Фролов. Вошел в купе, окинул взглядом схему и решил спросить то, над чем сам не раз ломал голову, да и теперь, среди специалистов ходило разное толкование по работе этого важного узла. Они спорили и доказывали друг другу свои обоснования, но не могли прийти к единому мнению. И Фролов был уверен, что Анисин наверняка засыплется. Это было ясно, как день. И все же спросил:

— Как, по-вашему, Анисин, будет вести себя этот контур, вот эта лампа, если здесь, на управляющей сетке, уменьшится напряжение? И наоборот, если оно увеличится.

Лейтенант Анисин ничего не находил особенного в работе этого каскада и рассказал так, как он отвечал на экзаменах в училище.

— Это все? — спросил Фролов.

— Все. Если сомневаетесь, я, как приедем, покажу конспект.

— Мне, товарищ лейтенант, ваш конспект не нужен. И на полигоне о нем никто не спросит. Там потребуют знания, а они у вас, извините, школярские. Вы меня поняли? — холодно взглянул Фролов на смутившегося лейтенанта и, не дожидаясь его ответа, вновь вышел в тамбур. Анисин сел и опустил голову. Какой он, оказывается, еще слабый техник. Зачем же тогда он едет? Может, сказать сразу: не могу, верните назад, пока не поздно? Чего же тогда я хотел, зачем рвался? Он сидел, сцепив руки и глядя в одну точку немигающими глазами. Как тень, кто-то прошел мимо него и вновь вернулся. Чья-то рука коснулась его плеча и сильно пожала. Это был капитан Маркелов.