Владимир Пищулин - Зарницы над полигоном

— Ты вот что, нос не вешай, — сказал он. — Как говорят: цыплят по осени считают.

В тамбуре Маркелов подошел к капитану Фролову, закурил. Минут пять они стояли молча, оба друг перед другом испытывали неловкость, Маркелов наконец сказал:

— Зачем же вы так, Николай Яковлевич, делаете? Обиделись на Анисина? Он здесь не при чем. А веру у человека подорвете.

Фролов не стерпел выговора, вспылил:

— Я не психолог и не замполит, Геннадий Иванович. Электроника любит знания, точность. Этого я и хотел услышать. Резко? Другим быть не собираюсь.

В вагоне было полутемно, по углам и на потолке выступил иней, он таял, и вода капала на нары. К полудню состав прибыл на полустанок.

Капитан Маркелов и лейтенант Анисин ходили вдоль вагонов, солдаты покупали ситро, конфеты, а когда увидели верблюда у магазина, сбежались к нему. Он был огромный, на боках клоками висела рыжая шерсть, глаза были закрыты. Маленькие сани, словно в насмешку над этим огромным животным, стояли у задних ног, пристегнутые к постромкам.

— Уразов, не подходи, плюнет! — толкнул Зюзин.

— Ну да, плюнет, он своих знает.

— Хозяин пустынь. Глаза закрыл и смотреть ни на кого не хочет.

— Вот у кого нервы! — острили солдаты.

Из магазина вышел низенький черноглазый мужичок, чмокнул губами, прыгнул в сани, и верблюд тронулся, задрав вверх голову.

Анисин и Маркелов подошли к вагону, продолжая начатый разговор.

— Нет, ты напрасно так думаешь, — говорил Маркелов. — Не спорю, Фролов с характером человек, но инженер он толковый.

— Мне от этого не легче. Ведь мог бы он сказать: «Анисин, ты этого не знаешь, садись, расскажу». Так нет, он сразу: «Ты школяр!» Причем тут школяр. У меня действительно по этому блоку есть конспект…

— Верю, верю, Виктор. И принцип работы ты рассказал правильно, но на уровне специалиста третьего класса. Да и пока от тебя большего и не требуется. А этот вопрос обычно задают первоклассникам, когда сдают на мастера, или, как говорят, на засыпку. Так что забудь все, успокойся.

Вдоль состава навстречу офицерам приближался мужчина в черном полушубке и валенках. Он стучал молоточком по колесам, заглядывал под вагоны, а когда поравнялся с солдатами, попросил закурить и тут же о чем-то заговорил с ними. Подошел и Назаров. Пожилой с морщинистым лицом железнодорожник вдруг перед офицером вытянулся и, как положено солдату, представился:

— Рядовой запаса артиллерийского полка Ефим Петрович Козельский.

— Здравствуйте, Ефим Петрович. Подполковник Назаров.

— Вот солдатам говорю, товарищ подполковник, что места эти исторические. Какие тут бои гремели! А впереди, когда через реку поедете, наши переправлялись… Сколько полегло! Машинист, услышите, сигнал даст. А я вот сюда из-под Ростова приехал. Тут меня ранило, кровь пролилась, значит, и жизнь с этой землей решил связать.

Со стороны вагона-кухни раздался голос:

— Самарин, воды, воды, давай!

Солдаты замахали руками на кричавшего ефрейтора: «Чего, мол, ты глотку дерешь, дай человека послушать». А Ефим Петрович, закрыв глаза, потянул носом воздух:

— Макаронами, кажется, пахнет. Ах, жизнь солдатская! И трудная и беспокойная. А не забудешь ее. Не забудешь. Частенько вот так приходится встречаться, остановлюсь, не пройду мимо. И всегда говорю: «Куда и зачем вы едете — не знаю и знать не хочу. Это дело ваше. Но, говорю, ваш черед пришел держать в руках оружие. Вот и не посрамите нас. Ни в учебе, ни в деле». Так я говорю, товарищ подполковник?

— Спасибо, Ефим Петрович, за хорошие слова. Мы не подведем. Каждый, смотрите, орел!

— Да уж солдаты-то наши молодцы. Люблю я их. А вот идти надо. За папиросу спасибо.

Молоточек Ефима Петровича застучал по колесам. Вскоре его фигура скрылась из виду.

…Вечером рядовой Зюзин принес ужин. Старший лейтенант Обручев заглянул в бачок, спросил:

— Зюзин, гречневая?

— Никак нет, товарищ старший лейтенант, макароны по-флотски.

— А я-то думал, гречневая, — обиженным голосом и с недовольной гримасой произнес Обручев. — Эти повара другого придумать не могут.

— Обручев, вы чем-то недовольны? — спросил из своего купе подполковник Назаров.

— Конечно, товарищ подполковник… Я считаю наш пищеблок отстает от уровня развития техники. Как можно: в армии произошла техническая революция, все изменилось, появились ракеты и мы, ракетчики. А уважаемый пищеблок кормит нас с флотского стола, — говорил нарочито обидчивым тоном Обручев, глядя масляными глазами на вкусные макароны. Он любил поесть, и об этом все знали.

— Замечание, я думаю, вполне справедливо, — поддержал его Александр Кириллович в том же шутливом тоне. — Рядовой Зюзин, передайте повару, когда получим отличную оценку, а в этом я нисколько не сомневаюсь, пусть он в честь великого торжества, — тут подполковник задумался и, словно вспомнив что-то, сказал, — пусть приготовит гигроскопическую кашу. Павел Петрович, вас это устраивает?

— А что это такое, товарищ подполковник?

— Что? Каша, как каша… вроде гречневой будет. Такие же зернышки, дробные, кругленькие. Из силикагеля, короче говоря, что на просушку лючков выдают.

— Вот это как раз для меня! — поддержал шутку Обручев. Со всех сторон офицеры предлагали свои рецепты приготовления «гигроскопической» каши. В вагоне минут пять стоял смех. Над Обручевым подтрунивали, он же сидел у окна и спокойно доканчивал вторую порцию макаронов.

…Рядовой Зюзин принялся собирать посуду. Офицеры разошлись по купе. Назаров хотя и казался веселым, на самом деле, встретившись с этим человеком на станции, до сих пор не мог успокоиться. Кто он, этот Ефим Козельский? Не тот, конечно, Ефим. Да разве не узнал бы он своего друга! Он был повыше. И глаза не такие. Он хорошо его помнит. И помнит то майское утро. Ложбины были укрыты туманом, разведчики возвращались с «языком» в расположение своих позиций. «Язык», молоденький офицер, сначала трепыхался воробьем, а затем сник, вытянулся, сильно потяжелел, точно чурбан. Ефим все время ругался и злился на него.

— Сволочь, притворился… вот гад, ползти не может. Ух, ты! — замахивался он кулаком.

— Ефим, не тронь! — предупреждал того Назаров. — Метров двести осталось.

Но эти двести метров показались адом. Туман таял на глазах, и далеко было видно, как в нем барахтались люди. Немцы открыли пальбу. Все ближе ложились мины, и одна из них разорвалась совсем рядом. Назаров ткнулся лицом в землю, а когда поднял голову, увидел на виске немца кровь. Ефим лежал на нем неподвижно. Назаров схватил его и, что было сил, пополз к окопам. Туман разносило клочьями, лежать на месте было невозможно.

С перебитыми руками Ефима отправили в госпиталь, а Назарова увела война дальше. И эпизод этот в майское утро затерялся среди десятка таких же, случавшихся в жизни Александра Кирилловича. Спасали его, спасал и он, а сердце и теперь нет-нет да и воспламенялось огнем благодарности к людям. Хотелось разыскать однополчан, собраться всем вместе, посидеть, вспомнить то суровое время, но жизнь ракетчика так закрутила его, что он все эти годы собирался, собирался да до сих пор ни с кем из фронтовых друзей не встретился.