Владислав Владимиров - Закон Бернулли

— Откуда известно? — наконец спросил Бинда как из пустоты.

— Известно. Дело нехитрое.

— Но-о… — Бинда изумился деланно. — Поэзия и контроль!

Коновалов ему сразу же возразил, тоже полушутливо, сказал, что и в поэзии финансы — не последний фактор, и коль есть такое давнее произведение, как «Разговор поэта с фининспектором», то почему с нынешними инспекторами не может быть никаких разговоров о поэзии?

«Нашелся инспекторишка!» — подумал он о себе за Бинду. Тот уловил некий намек в плосковатой шутке и встревожился.

«Нипочем зря напугал человека!» — усовестил себя Коновалов и посетовал вслух, что ему не удалось попасть на вечер поэзии: не хватило билетов.

— Так мне бы позвонил, я мигом бы устроил! — взбодрившись, сказал сожалеюще Лаврентий Игнатьевич, но окончательно с тревогой не расстался.

— Закрутился, понимаешь, не успел, — сказал неправду Коновалов, замечая, что, говоря с ним, Бинда пытается решить совсем не новую и не простую для него задачу: как называть Коновалова — на «ты» или на «вы». Сам же Коновалов этих решений умело избегал. Чувствуя замешательство собеседника, он привычно маневрировал глаголами, по выработанной привычке не давая повода для излишней фамильярности, но и не впадая в отпугивающую сухую протокольность. И уже не интуитивно, а наяву угадывал Коновалов намерение п р о щ у п а т ь его на несомненно более важную тему, чем казус с магнитофоном, но, чувствуя это, Коновалов и виду не подавал, развивая ситуацию, чтобы создать абсолютно удобный и ни к чему не обязывающий его, Коновалова, момент, когда он естественно, как не об услуге или одолжении, спросит о переводе.

— Ну так в следующий раз не надо теряться, — настаивал Бинда. — Надо звонить, не стесняться, через нас интереснейшие штуки иногда проходят…

— Спасибо.

— …а что касается поэтов, они такие, ославят, потом доказывай, что не верблюд. Ну да бог с ними, обижаться грех. Может, сейчас что-нибудь надо?

— Да нет, вроде бы нет, ничего не надо… Хотя… — Коновалов понял, что удобный момент наступил и сказал как можно безразличнее о том, что перед ним лежит бумажица на аглицком, в полторы странички.

— Перевести, что ли? — нетерпеливо уловил понятливый Бинда. — Или размножить? Там как с п о л и т и к о й, в бумажице-то?

— С политикой? — засмеялся Коновалов совпадению. — С политикой лады. В полном соответствии с духом Хельсинки, Женевы и Белграда. Переведешь, сам убедишься.

Бинда охотно подхватил «ты»:

— Ну, если ты уже все знаешь, зачем тебе переводить? Ага, чтоб надежнее было?

— О! Вот и цена набивается умеючи! — воскликнул Коновалов, безуспешно пытаясь перевести разговор снова в плоскость неопределенного ни «вы», ни «ты», но не тут-то было, Бинда уже, заметно обрадовавшись, прочно перешел на «ты»:

— При чем цена? Тебе мы сделаем по первому разряду. Я ж тебе втолковывал, какие у нас к а д р ы, — последнее слово Бинда произнес с усмешкой и явным намеком на иной смысл. — Неужели ты звонил, чтобы удостовериться, была со мной, поэтом и магнитофоном хохма или не была?

— Представь себе, — решил охладить Бинду Коновалов, — только поэтому. Хотелось узнать, верно ли болтают.

— Верно. Все, как есть, верно, — вздохнул Бинда. — Болтают. На чужой роток не накинешь платок. Ну да ладно. Забудь. А ты теперь, я слышал, двойным начальством стал? Поздравляю! — Не льстивое, а искреннее вдохновение звучало в голосе Бинды, но через секунду оно сменилось глубокой озабоченностью, природу которой, однако, Бинда старался выдать за столь же искреннюю, что и только что высказанную радость: — А верно, что на собрании лишь один Корнеев голосовал против тебя?

«Откуда бы знать тебе — Корнеев или не Корнеев? И вообще откуда тебе известно, что на закрытом собрании действительно был один голос против», — озадаченно подумал Коновалов, намеренно пропуская вместе с поздравлением и вопрос о Корнееве.

Кажется, Бинда истолковал как надо возникшую паузу, смущенно упомянул про собственную бестактность и пообещал быстро подослать переводчика не потому, что Коновалов нынче стал двойным начальством, а по другим, абсолютно неподчиненческим мотивам.

— Рабочий день сегодня полный?

— Полный, до конца. А может, не надо ваших людей отвлекать? — как можно безразличней спросил снова Коновалов, уверенный, что выиграл дуэль без ущерба на будущее для родной «конторы».

— Смотри. Вам виднее, — вдруг сказал отрывисто Бинда, переходя на «вы», сухо распрощался и, к удивлению Коновалова, закончил разговор прежде, чем слегка ошарашенный собеседник смог медленно положить трубку и заключить: «А ведь каждый нынче с норовом». Именно так и заключил Коновалов: «Бинда — за собственную независимость, я — тоже». Он хотел извиниться, но закрутился, даже забыл про разговор с Биндой, как примерно за час до конца рабочего дня позвонили с н и з у и сказали, что к нему прибыл п е р е в о д ч и к по фамилии Зарьянова.

— Зарьянова? — переспросил он, сомневаясь.

— Да, Зарьянова Неля Ахметулаевна. Извините, Нея Ахметулаевна.

Он поразился совпадению фамилий. Если бы ему сказали Иванова, Петрова, Ахметова, Сидорова, но — З а р ь я н о в а!

Правда, Алю Иванову он ни с кем не спутал бы, и как только услышал бы об Ивановой вообще, безотносительной к чему-либо, то сразу же затаенно подумал бы только о ней — об Але, представив ее такой, какой однажды видел на дне рождения мужа — женщиной в его вкусе, красивой и сильной, слегка кокетничающей с ним, на что Лидия Викторовна, по прихоти которой он оказался в очень симпатичной компании, смотрела с той долей деланной, хотя и хорошо разыгрываемой ревности, которая скорее выдает одобрение увиденному, нежели досаду, и вот тогда его посетила странная мысль о возможном п р и к р ы т и и этой одобрительностью — чего-то другого, явно недоброго по отношению к нему, допущенного Лидией Викторовной.

Итак, З а р ь я н о в а!

Из исследованного за день, но покамест неотправленного «куда следует» скопища бумаг он подвинул на всякий случай к себе поближе скрепленные удобной булавкой листки заявления исписанные старательным почерком — почти половина ученической тетрадки, странички в клетку, для задачек по арифметике. Но тут задачка чуть посложнее.

Прикрыл эти листки большим конвертом, тоже на всякий случай.

— Что ж, пусть пройдет Нея Ахметулаевна. Просите З а р ь я н о в у!

— Есть просить Зарьянову, — четко ответили там, как ему показалось, с полным пониманием и даже готовностью, если скажут, принести эту желанную Зарьянову на третий этаж прямо на руках.

Коновалов и так не был стар, а по румяному и не слишком отягощенному заботами лицу, темным, без единой серебриночки волосам ему вообще редко давали больше тридцати, и это отсутствие внешней солидности ему прилично вредило на первых порах.