Владислав Владимиров - Закон Бернулли

За шесть лет н о в о й работы Коновалов самым трудным считал первый год. Он крепко уставал каждый день, намного больше, чем в редакции, его приводили в тихую ярость собственное неумение и бестолковые недоработки других. Глядя на иных из сослуживцев, нельзя было не удивиться прыти, с какой они, пошуровав в буфете, спешили исчезнуть, как только отобьет шесть вечера.

Дома он стал нервным, да и на работе разок-другой-третий срывался, на изумление коллегам и к вящему удовольствию Корнеева уже стал серьезно подумывать об ультимативном визите к высокому руководству, как вдруг его из «рядовых» подкинули на место отбывшего в центр Махулина. Метаморфоза эта походила больше на цирк, но теперь он уже не имел никакого права категорически просить заменить его кем-то более способным, более усидчивым, более выдержанным, твердо полагаясь при этом еще задолго до изреченного Биндою насчет судеб журналистов и юристов на справедливость старой офицерской поговорки о том, что в случае чего дальше фронта не пошлют, меньше взвода не дадут, и на самый худой конец ниже рядового не разжалуют. В поговорке Бинда благополучно путал фронт с далекой и жаркой Кушкой, но в оной Коновалову служить не приходилось, хотя жары одно время отведал ничуть не хуже туркменской. Настоящий же фронт Коновалов, разумеется, видывал с обычной для его одногодков ревностной завистью только в кино да спектаклях, читал о нем в книгах и слышал от бывалых людей. Из бывалых он особенно уважал рано умершего своего отца, белобилетника, по здоровью начисто освобожденного от воинской службы и тем не менее прошедшего фронт, а умершего на заводе, в ночную смену. Отец был старательным и башковитым, по отзывам всех, кто его когда-либо знал; но, пожалуй, даже больше отца уважал Коновалов своего бывшего инструктора по авиационному училищу Николая Ивановича Гредова, человека с немного странноватой фамилией. Гредов прошел всю испанскую войну, захватил Хасан и Халхин-Гол в финскую кампанию, воевал в Отечественную, — это был великолепный авиатор, из тех, о ком говорят — летчик милостью божьей. Но почему был? Гредов и сейчас жив-здоров, вот только добраться до него не совсем просто даже с удостоверением почетнее, чем у иных ответственных работников Народного контроля.

Коновалов вытащил жестковатое, обтянутое элегантной алой кожицей удостоверение с позолотой твердых слов на обложке, развернул удостоверение, оно раскрылось буквально со скрипом, так залежалось в красном полиэтиленовом футлярчике, откуда он его со дня получения извлекал всего несколько раз.

Ему даже при его молодом и, как однажды заметил наедине шефу откровенный Корнеев, неавторитетном лице этим утруждать себя не приходится: люди почему-то верят, о т к у д а он, и никогда не верили прежде; когда он говорил, что из редакции, долго и придирчиво рассматривали его документ, сличая фотографию с оригиналом, пытаясь обнаружить просроченность удостоверения или еще какую-нибудь недействительность.

Последний раз его уже не корреспондентский мандат придирчиво изучал человек, о существовании которого он мог не подозревать еще десятилетие, если бы не поручение Лидии Викторовны по домашнему, так сказать, хозяйству.

Три громогласных представителя общественности, наскоро выделенные очередью, требовали от директора гастронома правды и справедливости, а директор гастронома не верил, во-первых, в полномочия делегированных, во-вторых, в свершившийся на их глазах обман. Пенсионные книжки двух представителей и устные заверения третьего, помоложе, на него не производили должного впечатления, и тогда Коновалов, вообще на склонный к жанру коммунальных баталий и околоприлавочной публицистике, вынужден был вмешаться.

«Шукшина на вас нет!» — возмущался один из пенсионеров, судя по обличью в далеком прошлом познавший полной мерой радость труда, причем труда физического; может быть, даже и на манер любимого Коноваловым Силыча — Новикова-Прибоя, а ныне и вовсе близкий к литературно-критическим и театральным кругам. Чувствовалось, как медлительные кулаки местного Силыча натекали тяжелым весом, и он держал их чуть ли не боксерски перед собой, встряхивая ими перед белым халатом директора. Директор, похожий и отглаженным белым халатом, и важным выражением лица не на торгового работника, а, скорее всего, на специалиста авиационного завода или кандидата каких-либо точных и, безусловно, престижных наук, возражал напористо.

«При чем же тут Шукшин, скажите мне, пожалуйста? — негодовал он и вытягивал вперед чисто вымытую ладонь. — Объясните-ка!»

Кулаки он старался не замечать. Сходство с кандидатом точных наук усилилось, когда после вмешательства Коновалова делегация под одобрительные реплики очереди прошла в директорский кабинет с большим столом, украшенным всеми ценными атрибутами оргтехники, заставленным телеаппаратурой — дистанционный контроль за торговыми залами, табуляторами и еще какими-то приборами.

«А при том, что, если бы Шукшин еще пожил немного, он как следует вашего брата вывернул бы наизнанку, вы этого, э н е р г и ч н ы е люди, давно заслуживаете!» — кипел благородным гневом пенсионер и тоже на директорскую ладонь не смотрел. Все сочувственно внимали Силычу. Тогда директор, не подозревая о возможных симпатиях, апеллировал к Коновалову: «Я убедительно вас попрошу, уважаемый… — тут он спаузировал на мгновение, мучительно взвешивая, как получше в столь деликатной ситуации назвать Коновалова, и выбрал-таки, быстро приставив безошибочно подсказанное натренированной интуицией: — …уважаемый товарищ инспектор, ог-ра-дить меня от оскорбительных обобщений данного гражданина, — он сверкнул глазами на Силыча. — Вместо того чтобы разобраться спокойно и по-деловому, он прибегает к непристойным намекам — слышите — еще и Шукшина вспоминает! А ведь я и самому товарищу Корнееву могу пожаловаться!»

Но акт все же был составлен, и директор подписал его под словами о том, что товар продавался по завышенной цене и явно «левый», не обнаруженный ни в одной из накладных, то есть директор подписывал себе п р и г о в о р, а не подписывать было нельзя, ибо по виду Коновалова директор моментально смекнул, что предложение прикрепиться к «столу заказов» не пройдет и что лучше товарища Корнеева не вспоминать, а закончить на акте, чем идти вглубь и вширь. «Акт — еще не факт!» — говаривал сам товарищ Корнеев. И друг шефа Улиев — тоже.

Еще раз всмотрелся Коновалов в свое фото на удостоверении, чуть прихваченное с уголка красной печатью. Гм, физиономия молодцевата, но, сказать надо самокритично, не из самых приятных. И напугать ею можно не только директора магазина. До Алена Делона далековато, но если на крутой лоб надвинуть фуражку с боевой авиационной кокардой, или «курицей», как ее называют в пилотском обиходе, то эти глаза из-под разлетистых темных бровей вообще засмотрят по-орлиному, можно и немигающе, ясно, твердо, только очки снять бы. Когда Коновалов не был слишком уверен в себе, он напускал на себя эту твердость, видел, что люди верят ей и сам тоже начинал в нее верить.