Владислав Владимиров - Закон Бернулли

«Орел в куриных перьях!» — вспомнил Коновалов присказочку Гредова. На фотографии он был снят без очков, и тот же директор, помнится, заглядывая в документ, уважительно переводя взгляд наверх, к его лицу, извинительно попросил снять очки, чтоб засвидетельствовать полное сходство оригинала с фотографией, и, убедившись, с возросшим уважением возвернул удостоверение в огромные руки Коновалова.

«Добро должно быть с кулаками!» Коля, ты весь — прекрасная иллюстрация к этому тезису, а ведь был когда-то немощен, худ и долговяз, ветром тебя по аэродрому носило», — иронизировал над ним его старый друг Женя Марьин, с которым Коновалов вместе «икарился» и «дедалился», то есть занимался авиацией. Не очень многие ребята остались летать, кого куда разбросало ребят из теперь уже не близкой молодости, по которой вообще большинство людей казались хорошими и лишь к иным испытывалась неприязнь и очень редко — ненависть.

Но в жизни действует закон: на расстоянии плохие люди или забываются совсем или же открывается в них со временем масса милых, по твоей же вине не замечаемых раньше, когда были вместе, достоинств, и Коновалов, хороня неприязнь, охотно вначале писал многим, а вечерами с удовольствием опустошал почтовый ящик, где вместе с газетами редко не обнаруживалось письма или открытки, и на другой день с еще большим желанием и энтузиазмом бескорыстия бросался выполнять вычитанные минувшим вечером просьбы, как правило начиная с самых трудных, но конечно же при единственном и всенепременном условии — если просьбы эти не перечили его совести и элементарным пониманиям порядочности.

Все это Женька Марьин, не без иронической насмешечки деятельно помогавший ему в альтруистических акциях, называл и называет «бюро добрых услуг Коновалова и К°». А если просьба издалека или просьба местная в чем-то расходилась с такими пониманиями, то ответное письмо Коновалова навсегда отшибало у получателя память на коноваловский адрес.

Неподкупная принципиальность, разумеется, делала ему честь, и немалую, но постепенно он обнаружил, что писем становится меньше, и наконец, теперь уже на годы и годы, образовался сравнительно небольшой, но прочнейший круг, где, хотя письма писались друг другу редко, перезванивались меж собой тоже не часто, а встречи были еще реже, но, как это ни странно, даже при такой пародии на коммуникабельность все знали д р у г о д р у г е если не все, то очень многое — кто где сейчас, сколько времени, кем, женат или не женат, есть ли дети или нет, как здоровье, что предполагается дальше.

Трех ребят их выпуска постепенно, одного за другим, прибрал к себе Гредов, и вроде бы незаметно уехали они, но потом будто какая-то невидимая и великая сила подняла разом двух из них на праздничную высоту, о чем знали не только их бывшие однокашники, а вся страна и весь мир.

Это был хороший, заслуженный бесконечным трудом и собственным горбом успех, осиянный большими наградами, газетной, журнальной и киношной славой, нет, скорее, не славой, а доброй рабочей известностью, никого в стране не удивляющей, поскольку все остается верным, как в теперь уже не молодой песне насчет того, что, когда страна прикажет быть героем, у нас героем становится любой. Любой не любой, а вот эти славные ребята стали героями, и Коновалов отлично знал, что они нисколечко не зазнались от головокружительного километража своих орбитальных полетов и особого положения.

С остальными ребятами было попроще. Еще со школы любимчик всех преподавателей физкультуры, отличный гимнаст, спортсмен-разрядник еще с восьмого класса, Володя Лавский с годами превратился в солидного дядю этак килограммов на девяносто. При новой встрече, когда Володя прилетел навестить своих к старости вздувавших развестись и разошедшихся родителей, Коновалов не признал в друге прежнего стройного и подтянутого Володьку, но это был именно он, тоже громко изумившийся метаморфозе, происшедшей с Коноваловым. Вместо худого и долговязого, каким Лавский ожидал его увидеть, он встретил чуть ли не своего двойника и вынужден был откровенно признать, что Коновалов выглядит весьма солидно, но намного спортивнее его, Лавского, некогда гимнастической красы и гордости сначала школы, потом аэроклуба, потом военного авиаучилища и даже целого округа. С мечтой о переходе к Гредову Лавскому пришлось расстаться. И не только с ней, но и с самолетами как таковыми — летать стал Лавский на вертолетах: не сам пожелал, а обстоятельства так сложились. Тоска, конечно, по сравнению с прежним, но ничего, можно и н а д о. Дома все в порядке. Жена в меру строга, в меру ревнива, трое детей — все девочки, «Жигули» вишневого цвета, дважды переворачивался, оба раза благополучно, зарплата с километр длиной, можно было бы и поменьше, но раз дают, значит, положено, отказываться неудобно, ибо на работе он не просто рядовой летчик-вертолетчик, а и с п ы т а т е л ь. Риск, конечно, больше в газетном представлении, но все равно работенка хлопотная, всякое может приключиться и приключалось, но, видишь, жив и здоров, как бык, а под старость лет для пионерских сборов уже набирается забавная антология всяких таких случаев.

Двинули они тогда, вспомнив старину, помнится, на два дня в горы, бог с ними, с этими родителями, пусть разводятся, а они пошли вчетвером — Володька, он, Женька и еще один газетчик, добрый парень; правда, постарше их лет на десять — Алексей Горбачев, в прошлом тоже авиатор, и потому внимал Горбачев их разговорам так, словно разговоры эти были о нем самом — чудесное свойство авиационного братства. Видит ли рыбак рыбака издалека — это еще не известно, а вот к Коновалову в одну из командировок — переправлялся через реку на пароме — подошел его лет парень и, поглядывая на красный закат, сказал: «У нас в райцентре гостиница завалилась, строят новую, ночевать в исполкоме вам ни к чему, остановитесь у меня». За ужином он похвалился, что сразу признал в Коновалове военного летчика — и не ошибся, недаром, видать, сам семь лет служил в авиационных частях.

Горбачев слушал вместе с ними истории про то, как незнакомого ему дотошливого Гибраева однажды всем отрядом проучила за скупость: распотрошили скрытую им от товарищей посылку с конфетами и фруктами. Теперь поумневший Гибраев обучал гражданских летчиков то ли в Алжире, то ли в Гане.

Бывший отличник боевой и политической подготовки Андрюша Мастинов слесарил в небольшой ведомственной типографии, а заодно освоил там переплетное дело и охотно выручал дипломников, аспирантов, соискателей и авторов непризнанных творений, заключая их труды за весьма умеренную плату в ледериновые и коленкоровые обложки с обязательным орнаментом по краю. Слава Воронин и Гек Бочарников трудились на целинных землях, причем не в качестве пилотов сельхозавиации, а самыми настоящими механизаторами, и это, — уверяли они, — им нравилось.