Владислав Владимиров - Закон Бернулли

Он заметил, что владеет агрономией ничуть не хуже Корнеева, специалиста с приличнейшим стажем, но человека втайне очень ревнивого, хотя в общем-то бесподлостного; лучше, чем Корнеев, может разбираться в тонкостях организации производства животноводческой продукции на промышленной основе, — это шеф уловил, можно сказать, моментально, но поручать деликатные дела Коновалову не спешил.

Теперь ему не казались прозаическими, а стали вполне близки проблемы орошаемого земледелия. На местах не раз и не два он дельно подсказывал районщикам и областникам, как верно наладить транспортировку, хранение и правильное использование минеральных удобрений, причем не элементарное — бери лопату и кидай дальше, а с учетом требований агрохимических картограмм и рекомендаций к ним.

Лидия Викторовна не без ироничности, в которой, однако, уловил он знакомый оттенок восхищения им как ее говорящей собственностью, заметила, что он в завидной для нее универсальности своей уподобился герою недочитанного ею производственно-лирического романа бывшего однокурсника. Фамилия персонажа была то ли Штырев, то ли Болтов, словом, отдавала железной окалиной, и обладатель ее умел неправдоподобно многое: водить мотоцикл, ставить одноактные пьесы, колоть дрова, сочинять романсы, заниматься самбо, играть на балалайке, разумеется, крепко влюбляться и еще крепче любить представительниц из самой гущи трудового народа.

«Роман как роман», — возразил он ей ради того, чтобы возразить, а сам подумал, что она в сущности, наверное, как всегда, права — и в точном определении качества творения ее упитанного однокурсника (он знал его в лицо — тот иногда наведывался в редакции), и в том, что обретенное в бесконечных бдениях многоумение ее мужа — это, как она говорила, уже в принципе своем не только бесполезное, но и вредное, развращающее вседозволенностью дилетантство: стремление пытаться видеть и делать все скопом и, пожалуй, ничего не уметь делать по-настоящему. Она всякий раз заговаривала об этом, когда ей надо было, чтобы Коновалов вышел из себя, чтобы внутренне оправдать себя же в своих глазах наивным расчетцем — коли он злится, значит, правду она говорит, но Коновалов сдерживал свой норов и делал вид, что ему из всего сказанного дорогой женой ближе остального и понятнее тот самый знакомый оттенок восхищения, которого он безусловно заслуживает, — ведь в самом деле, теперь Он умеет и знает многое, наверное, больше, чем Штырев или Болтов, правда, за вычетом романсов, балалайки и пьес.

Например, он знал устройство «Беларуси» и «К-701», прицепного «шлейфа», если не до последнего винтика, то хотя бы до той степени, которая позволила представителю «Сельхозтехники» без тени иронии заявить на авторитетном совещании в присутствии высокого начальства о том, что Коновалов все-таки не прав уже потому, что требует знания материальной части каждым приезжим механизатором такого же досконального, каким обладает сам, наверняка проработав прежде не один год на тракторном заводе.

А однажды его изумило и позабавило предложение известнейшего садовода-селекционера, который обращался к нему вовсе не с жалобой на кого-то, а с убедительной просьбой посодействовать раздобыть черенок чудо-сорта, необыкновенно устойчивого против яблоневой плодожорки. Коновалов посодействовал. Селекционер, принимая черенок, просиял и после беседы под конец на полном серьезе сказал, что Коновалову малопочтенно губить молодость и время в бумагах, даже самых полезных, бумагами можно заняться в возрасте, а сейчас ему надобно идти на работу к ним, в помологический питомник, начальство у них на пенсию вышло, а дело живое, уменью и знаниям Коновалова приложенье прекрасное всегда найдется, и зарплата директорская куда выше. Он поблагодарил селекционера и отшутился беззаботно, что берет его предложение про запас.

Но все-таки с тайным сожалением сознавал он, что беззаботные годы прошли и не вернутся, а со всех сторон его все плотнее обступают существенные и мелкие проблемы, невесть откуда берутся разнокалиберные хлопоты, которых прежде он никогда не замечал, хотя они не переводились и не переведутся всю жизнь, но вот выходит, что с возрастом они укрупняются, становясь значительней и оттесняя прочь еще совсем недавние, казалось бы устоявшиеся, увлечения и интересы. Время бесхитростных радостей уступало поре серьезных житейских забот, неясных предчувствий и тревог, ответственности перед всеми, но самым непоправимым были жестокие и невосполнимые потери, когда навсегда уходили в небытие знакомые и друзья.

Нелепо умер улыбчивый и немного беспутный, но всегда очень бодрый и здоровый его ровесник инженер-строитель Герка Суворин, едва ли не первый друг Марьина: выпил на свадьбе приятеля лишку, шутил, смеялся, балагурил, а по дороге домой прихватило сердце, думали, дурачится Герка, шуткует, силком положили его на скамейку в сквере, и, пока жена вызывала «скорую», Герки не стало.

Петя Клименко в дальней командировке попал в автомобильную катастрофу, его привезли домой в запаянном цинковом ящике, в котором и схоронили, задрапировав гроб алой материей. То были архинелепые смерти, но еще нелепое оказался уход Леньки Володина, в принципе умнейшего парня, кандидата наук, написавшего несколько небесполезных книжек, — то ли по неудачной любви, то ли по каким другим мотивам не признал Ленька права на жизнь.

Много думал об этом Коновалов и часто не соглашался с самим же собой, потому что знал — нельзя жить только воспоминаниями, радостными или печальными, которых накапливалось все больше и больше.

Он считал, что день прожит зря, если за нескончаемой круговертью официальных заданий, мероприятий, проверок не сделано лично им, Коноваловым, ни одного доброго дела для людей, знакомых или незнакомых, будь то выполнение чьей-то просьбы об устройстве серьезно заболевшего рабочего в клинику знаменитого профессора, или ходатайство об установке телефона актеру драматического театра, или чтение рукописи чьей-либо брошюры, напоминание милицейскому начальству о прописке родственника незнакомого ему пенсионера, разбитого параличом — родственник вызвался ухаживать за больным, покупка тонометра для неведомого ему терапевта из дальнего райцентра, ходатайство за несправедливо уволенную работницу суконного комбината — да мало ли еще что.

Он не сразу, всегда очень обдуманно давал согласие, но коли давал, то все знали, что обещание свое выполнит. Самых ненадежных людей видел Коновалов в тех, кто с ходу бодро заверяет, что сделает все, приложит максимум сил, стараний, энергии.

Видывал Коновалов и работничков похлеще. Раз по большому заданию проверял он с бригадой подготовку к весеннему севу в соседней области. Из аэропорта, не хуже столичного, заехали представиться начальству. О появлении их, разумеется, уже знали, двери распахивались сами собой. Главный кабинет, по высоченным углам которого витала незримо власть немалая, оказался просторным, на велосипеде кататься можно, в углу чуть ли не малая ВДНХ — золотые снопы прошлогодних колосьев, увитые алыми, с позолотой, лентами, торжественные папки приветственных адресов, муляжи щедро произрастающих в округе овощей и фруктов, сувениры, оставленные всевозможными гостями, портативные макеты местных фабрик, сколки бесценных руд, уложенные, будто неведомые ордена, в кожаные футлярчики на бархатные подушечки, различнейшие схемы и диаграммы, образцы продукции, увенчанной почетным пятигранником Государственного Знака качества. Вдоль стены, оббитой блестящей полировкой, карта области — громадная. Про такие области прежде любили приводить наглядности ради сравнения насчет того, что на территории можно свободно разместить шесть Бельгий, пять Голландий, треть Франции, хотя мало кто представлял ясно, зачем это их размещать именно тут и есть ли в этом размещении какая-нибудь надобность.