Владислав Владимиров - Закон Бернулли

Хозяин кабинета, толстый и вальяжный, в недавнем прошлом занимал немалые посты и потому ничуть не удивился появлению комиссии, хотя дела в области шли не ахти как. Работая в центре, он, говорят, не терпел полых фраз и говор свой служебный уснащал иногда, а по некоторым источникам весьма часто, проперченным словцом, от чего пугливо вздрагивали, словно лошадки под оводом, молоденькие стенографисточки. Поправив свободный ворот расшитой на украинский манер косоворотки, хозяин с непоказным радушием рассадил гостей по могучим креслам, призвал попить с дороги боржоми-лимонаду-чайку, отведать изумительный виноград «дамские пальчики», кто курит, побаловаться сигаретками из подарочного набора, вызвал звонком стенографистку. Глянув на ее могучие стати, Коновалов понял, что для хозяина кабинета времена молоденьких стенографисток уже миновали и никаких проперченных словечек от него уже не услышать. Обладатель расшитой косоворотки надиктовал при всех телефонограмму.

— Запишите, Галина Михайловна, — попросил он необъятную стенографистку, — и срочно отправьте по районам. Запевка вам известна. Если подзабыли, возьмите у товарища Рудиной. Не забудьте сослаться на последнюю конференцию и данные статуправления. Там Каурова — женщина безотказная, даст! — ухмыльнулся он, четко напирая на двусмысленность сказанного, но тем не менее оставляя самым важным деловой, а не фривольный акцент. — И самое главное запишите так: «Проверкой, проведенной в период с такого-то, прописью, числа по такое-то, прописью, число авторитетной комиссией во главе с лично товарищем Коноваловым Николаем, э-э-э, Васильевичем, — фамилию дайте полностью, имя-отчество пишите сокращенно Эн Вэ, — в вашем районе установлены серьезные недостатки, связанные с подготовкой и проведением весеннего сева. Далее. В ряде мест обнаружена нехватка запасных частей и горюче-смазочных материалов, не все трактора выведены на линейку готовности. В хозяйствах района плохо налажена подготовка механизаторских кадров, не созданы необходимые культурно-бытовые условия на полевых станах. Желают лучшего организация торговли и общественного питания, снабжение газетами и журналами. Итоги социалистического соревнования зачастую подводятся формально. Об устранении вышеуказанных недостатков сообщите срочно и непосредственно мне. Точка. Подпись. Хотя о газетах и журналах снимите, пожалуйста. Не время читать. Есть радио. Транзисторы, понимаете, и на столбах…

— Оставьте о газетах, — внезапно попросил Коновалов.

— Оставьте! — сказал хозяин кабинета. — Заодно спросите у Калачева, это наш редактор, почему он мою статью маринует?

«Кто не умеет писать, тот не умеет мыслить. Кто не способен мыслить, тот не способен руководить», — вспомнил Коновалов слова шефа и еще вспомнил, как шеф однажды и навсегда обязал всех сотрудников хотя бы раз в полгода выступать в газете или журнале, желательно с критическим материалом. «Не забывайте, что сорок вторым вопросом анкеты перерегистрации членов РКП(б), которую 17 сентября 1920 года с удовольствием заполнил Ильич, было: «На какие темы выступаете перед рабочими и крестьянами?», а сорок третьим: «Пишете ли Вы статьи в газетах, где и на какие темы?»

Толстая стенографистка переселила сказанные ей руководящие слова в скорые для расшифровки извивы и загогулины и, сложив большой блокнот, с достоинством удалилась, а хозяин кабинета, короткими глотками отпивая желтый лимонад из хрустального фужера, удовлетворенно подытожил, подождав, пока закроется за ней двойная дверь:

— Время экономим таким образом. Есть, конечно, у нас упущения. Есть, и немалые, не скрываем, сами увидите! — Он на секунду оторвался от фужера и плавно повел им в воздухе. — Но мы приложим максимум стараний. Народ у нас деловитый!.. Николай, э-э, Васильевич, а нынче Гавриил Романыч где отдыхает? С печенкой, слышал, снова у него нелады, язви ее черт! Знаете, прочитал в журнале «Здоровье» любопытную статью…

Трогательная забота хозяина кабинета об авторитетной печенке Гавриила Романыча и переданные приветы лично товарищу Корнееву не помешали Коновалову провести рейд без поблажек и скидок, без летучих, на скорую руку сымпровизированных чаепитий в укромных комнатах особого назначения при столовых и ресторанчиках.

«Бонапартствуете лихо! — незаметно, но с нажимом молвил Коновалову на прощанье через неделю хозяин кабинета. — Сам любил комсомольский задор, нельзя и вам без него. Но гостеприимством зря брезгуете. Зря! И под ноги все-таки советую… Да-с, угадали — посматривать!..»

В работе Коновалов забывал про время, истово веруя только в одно: нельзя на пустяки транжирить это время, а одной из разновидностей пустой траты часов и лет он посчитал (и высказался однажды вслух) занятия своей Лидии Викторовны.

Коновалов действительно уважал жену, и она действительно уважала Коновалова, но оба они, всеми признанные умницы, уже давно тяготились этим взаимным уважением и, не договариваясь, без слов, с желанием ожидали каких-либо изменений в этой весьма странной ситуации, которая длилась уже если не третий, то второй год их пятилетнего совместного жития-бытия. Долгое время прежде казалось нескучным за жаркими И нежаркими спорами, товарищескими застольями, отпускными вояжами по Карпатам, Прибалтике, Закавказью и даже Дальнему Востоку, но потом все это как-то разом опостылело — Коновалову опостылело и Лидии Викторовне тоже. А точнее все перестроилось на иной лад с тех пор, как он случайно, как в бездарном спектакле именитого театра, заехавшего на гастроли, обнаружил в любимом женой томике Вольтеровых повестей о д н о свежее письмецо, полное замечательной невинности и вовсе не намеков, а прямых указаний на отношения меж адресатами, от прямой и сокрушающей откровенности которых Коновалов не мог опомниться долго, а когда опомнился, то ни слова не сказал никому о своей находке.

Он мог бы тогда, конечно, повернуть круто отношения с женой, и однажды даже вознамерился это совершить, и, чтобы утвердить себя в этом решении, надумал еще раз перечитать злополучное письмецо, взял с отвращением к себе и к ней знакомый томик, раскрыл, но, увы, письма уже не было меж знакомыми страницами, не было его и вообще. Оставалось лишь усмехнуться едко собственной растяпистости и перед тем, как поставить томик обратно на стеллаж, перечитать язвительно-преглупейшее место, показавшееся теперь ему если не символическим, то отнюдь не смешливым:

«— О праведное небо! О великий Оромазд! — воскликнула, обливаясь слезами, прекрасная царевна Вавилонская. — Кто изменил мне и ради кого! Так, значит, тот, кто ради меня отклонял благосклонность принцесс, бросает меня ради какой-то галльской комедиантки! Нет, этого позора я не переживу.