Владислав Владимиров - Закон Бернулли

Но тут вмешался Володька:

«Ну тогда докажи, что это не так, товарищ материалист, а я послушаю, нет, мы все втроем послушаем, внимать будем очень благоговейно и желательно под соответствующее оформление — то самое, которое наш дорогой многоуважаемый товарищ Горбачев и баптисты, насколько известно мне, отрицают, — при этих словах Володька зажал правую кисть в кулак и выставил вперед разом мизинец и большой палец. — Токмо, разумеется, не здесь, в горах, а там, дома, при юридических свидетелях, желательнее при свидетельницах, и не уродинах, конечно!»

Жаль, что тогда Неи не было с ними, да и не мог он знать тогда Нею, а сейчас Коновалову захотелось пригласить Нею в его в общем-то не бедное душевное одиночество, но как только мелькнула у него мысль об этом, он со всей решимостью погнал мысль прочь, и то, что он ее погнал прочь, показалось ему весьма похвальным и добропорядочным, чуть ли не символическим знамением высокой верности, верности… тут нарядная мысль о высокой верности отчаянно взбуксовала, и, как ни пытался он ее конкретизировать, она совершенно не соотносилась ни с чем и ни с кем, и тогда он, вздохнув, с той же решимостью погнал прочь и эту мысль.

Коновалов давно находил, что из красивых женщин ему могут нравиться не все подряд, а только похожие на его Лидию Викторовну, или те, на которых похожа она, что, полагал он, далеко не одно и то же. Лидия Викторовна была похожа на Нею, а не наоборот! Он нашел эту открывшуюся ему особенность чуть ли не фатальной.

Сделав вид, что услышал от нее ответ — от Бинды она, это точно, он встал из-за стола, быть может, слишком быстро, не надо было так стремительно торопиться, когда нет замедленности в движениях, то и поручение может показаться слишком пустячным, но здесь оно на самом деле было не иным, и Коновалову ничего не оставалось, как смириться с тем, что он не может обратиться к ней с просьбой посущественнее, а вот отвлекает пустяками, тогда как в б ю р о ее ждут дела совсем неотложные.

Но ни о чем об этом он решил не говорить, просто протянул ей тонкую красную папку и попросил р а з о б р а т ь с я с лежащим в ней письмом:

— Тут по-английски полторы странички, я думаю, времени много у вас не займет.

Передавая ей письмо, он снова увидел, что Нея одного роста с Лидией Викторовной. «Нея. Не-я. Не я? Если не я, то кто же ты?» — глупая каламбурица замельтешила в уме.

Он никогда не числил себя в ловеласах и удивлялся прыти иных своих знакомых, которые почем зря расходовали свое время на любовные и полулюбовные похождения, успешные и безуспешные, но всегда безудержно хвастливо подаваемые в откровенных беседах, если таковые случались, не просто хвастливо, а даже с заметными оттенками некоего геройства. Похождений Коновалов не практиковал, но беседы иногда случались, однако нашего героя они повергали в изрядное смущение и даже краску.

Порой он даже хотел выдумать что-нибудь похожее на отважные рассказы видавших виды ратников любовного фронта и адресовать выдуманное на свой счет, чтобы отвести их если не презрительные, то откровенно насмешливые вопросики.

Но никакой фантазии у него на эту тему, как, впрочем, и на любые другие, не обнаруживалось, и год за годом за ним укрепилась не расшатываемая никем и ничем репутация наисовершеннейшего семьянина. Но Коновалов этой репутацией не гордился потому, что его дела на семейном фланге обстояли далеко не так блестяще, как это казалось со стороны любому до самого последнего времени. По правде говоря, прятать-то было нечего, и ему надоело ловить на себе сочувствующие взгляды, которые угадывали в нем то ли элементарно обманутого супругой мужа, то ли величайшего страстотерпца, напрасно скрывающего ото всех свои одинокие терзания. Вот и сейчас он досадовал на себя, чувствуя, как загораются щеки.

— Вы тогда, пожалуйста, присаживайтесь за дальний стол, располагайтесь, — Коновалов воспользовался мигом, чтобы не показывать Нее своего пунцового лица, и зашагал к длинному столу, наклонился над одной из тумбочек и вытащил оттуда стопку бумаги, сказал как мог тоном попроще: — Вот вам бумага («Ну и остолоп же ты, братец мой! Ясное дело бумага, а не банановые листья!»). Хватит? Или еще? («Да к тому же еще ты, оказывается, осел Буриданов, кретинюга — извлек чуть ли не полста листов и спрашивает, хватит ли. На месте ее можно и оскорбиться — не верят в ее переводческие способности, дают больше бумаги, а надо-то не на роман и не на повесть, а всего полтора листика!»)

Вдруг Коновалов издали увидел диктофон, который зря занимал года полтора место, а теперь показался ему спасением.

— А может, на диктофон? — предложил он. — Без всяких там бюрократических проволочек.

— Это как? — не поняла Нея. Она уже расположилась за длинным столом, смущаясь, однако, того, чего Коновалов не хотел замечать: с ее сумки, приставленной к ножке стола, на ковер стекали дождевые капли. Ему с ужасом открылось другое, а именно то, что с диктофоном в случае ее согласия вряд ли ему быстро совладать, потому что он давно позабыл, где и как, на что нажимать и в какой последовательности включать и выключать, а если сорвется лента, как однажды уже случилось, и пойдет, наплясывая, огромными шуршащими кругами по полу, то выйдет превеликий конфуз.

— Оргтехника! — не теряя бодрости, принужденно восхитился Коновалов. — Проще простого. Диктофон у меня рядом с глобусом, я включу («черта с два включишь!»), вы начинаете перевод на пленку («если бы так!»), потом я выключу («просто и доступно до умиления!»). Вот и все, пожалуй. Ни чернил, ни бумаги… А еще мне на память останется ваш голос («Ну этого, старик, я от тебя никак не ожидал! — спохватился он. — Ни к чему тебе под старость лет эти заигрывания, совсем ни к чему. Стоп»).

Ему показалось, что Нея хочет спросить его о чем-то, не относящемся к их разговору об оргтехнике, но вроде как передумала. Наученный опытом бесед с людьми, Коновалов не стал торопить с наводящими вопросами. Если человек хочет сказать, то он скажет. У Неи времени подумать будет предостаточно, она посидит за столом, перевод сделает быстрее быстрого и вот тогда-то и скажет свое.

Коновалов глянул на Нею одобрительно. Лишь бы не истолковала она его желания превратно. Зря он сказал про то, что жаждет ее голос оставить на память, чересчур мило вышло.

— Не надо диктофона, — ответила Нея. — Я лучше вам напишу. К тому же я не читаю с листа. Может, и словарь понадобится («Библиотека сегодня закрыта», — подумал Коновалов, услышав о словаре). Напишу… Это проще.

— Ну, хорошо, — с облегчением вздохнул Коновалов, вернулся за свой стол. — Работайте.

Про себя он прикинул, что Нее понадобится минут пятнадцать, чтобы аккуратно переписать перевод, и еще какое-то время, чтобы обдумать то, о чем она ему хочет сообщить, но не решается, — или ему все это уже просто мерещится, во всяком случае, у него есть добрая четверть часа, и он может «повкалывать», позарез ему нужно сейчас связаться с начальником ОБХСС — посоветоваться по вчерашнему групповому заявлению колхозников, но звонок отвлечет Нею, непременно отвлечет, ведь Коновалов больше всего будет говорить не о Сидорове или Петрове, а о З а р ь я н о в е, и тут фамилию Зарьянова не сокроешь, начальник ОБХСС деятель прямоватый, не чета полковнику — однофамильцу марьинского Клюева, никаких уловок не признает, ему все надо подавать прямым текстом в лоб, можно, конечно, позвонить из соседнего кабинета, но там подручные вездесущего Корнеева т а к удивятся, что потом придется терять время на ненужные объяснения — и отнюдь не с Корнеевым, а с шефом, постоянно внушавшим сотрудникам, что самый оптимальный способ досконально разобраться с любым делом — это как можно меньше посвященных в его обстоятельства; нет, он лучше завтра позвонит, ибо до конца рабочего дня остается всего-то чуть больше получаса, лучше повнимательнее изучить заявление и постараться понять, почему оно не появилось на свет раньше, а именно тогда, когда ущемили интересы троих подписавшихся; как только стал зажимать их новый председатель колхоза, так и обнажилась у него масса грехов, а ведь он не такой уж и новый, третий год как сменил старого, ушедшего на пенсию, который умел ладить со всеми, верно, и хозяйство из средних не вылезало, но и громких заявлений тоже не водилось, а сейчас колхоз в передовых, зато чернильные «телеги» поштучно и целыми обозами тянутся в самые разные ворота, выходит, не всем по нутру действия нового председателя.