Владислав Владимиров - Закон Бернулли

— Что-нибудь не слишком понятно? Так вы пропускайте, мне дословно ни к чему, — он уже пожалел, что оторвал эту симпатичную девчонку от дела в такой дождище. Лидия Викторовна с Мишкой собираются в театр сегодня, и Лидия утром мрачновато намекнула, что было бы неплохо, если бы и он с ними пошел, а то ведь что получается — везде в последнее время она ходит одна или с сыном, она понимает, что Коновалов (любила Лида называть его по фамилии) предельно занят на службе, горит во имя непостижимых интересов ближних на своей благородной и не особливо благодарной работе, но ведь общество еще состоит и из семьи, а посему не худо иногда уделять малую толику времени и здесь. Коновалову захотелось увидеть Лиду с Мишкой побыстрее. Все-таки без них начинал он скучать к вечеру и ругать себя за невнимательность и бессердечность.

Надо, чтобы Нея, как ее, Ахметулаевна, поторопилась.

— Тема, общий смысл, просьбы, выводы, — подсказал он, что, по его мнению, требовалось выделить в переводе, и, чтобы она не мудрила долго, добавил, что он в общем-то тоже кое-что понимает из текста и знает, о чем в нем идет речь, — что-то строительное, да? — Но не категорически, конечно, заметил он все это, а с о в е щ а т е л ь н о. Человеку всегда приятнее, если с ним на равных советуются.

— Да! — вспыхнула она радостью. — Строительное.

Ее лицо осветилось стыдливым румянцем, но она подняла на Коновалова глаза и не опускала их, пока не выговорилась, а говорила она с отчаянной решимостью, словно боялась, что он резко оборвет ее:

— Я вам все пишу, только одно слово тут не ложится в контекст, я его пока латинскими буквами обозначу и сделаю прочерк подлиннее. Пусть вместо голоса у вас останется мой автограф, да еще на двух языках. Это ж лучше, честное слово, лучше!

Коновалова поразило, как было сказано все это, особенно последняя фраза. Эта девочка п р е д л а г а л а нечто большее, чем автограф на двух языках, автограф был лишь прозрачным прикрытием, он это почувствовал сразу и обомлел от сказанного ею, вернее, от того, что вдруг открывалось за этим, и на миг его горячо захлестнула безотчетная молодцеватость, как в давние и наивные курсантские времена где-нибудь на вечерней танцплощадке, когда салагам-первокурсникам страсть как хотелось в ответ на пристальный девичий взгляд браво щегольнуть золотистой окантовкой погон, еще не украшенных ни голубыми просветами, ни даже лейтенантскими звездочками, щегольнуть мускулистой статью плеч, осиной талией, затянутой не положенным по уставу, но красивым офицерским ремнем, выгодно доставшимся в тайный, но вполне справедливый обмен на хромовые сапоги в придачу к присланным из дому яблокам, но тут он вспомнил с неосознанной обидою, что еще не было у него тогда развитых гимнастикой крутых плеч и бицепсов, ни красивого офицерского ремня, и выменивал этот самый ремень на присланные из дому яблоки не он, а Женька Марьин; верно, погоны оба они носили тогда одинаковые с Балбышевым и Лавским.

И усмехнулся Коновалов столь искушающему наваждению, ставя себя хладнокровным усилием воли в обычное положение человека, который привык всегда быть намного разумнее любых обстоятельств, какими соблазнительными они ни казались. Он представил на своем месте Бинду — тот ни за что не отказался бы от этого н е ч т о. Да и Женька Марьин, наверное, тоже, хотя как знать.

Бедная, бедная девочка, ну зачем же ты так откровенно? Неужели — подумал он о себе в третьем лице — Коновалов похож на сластолюбца, жаждущего обольщать переводчиц с английского? И затем он с жесткой решительностью принялся сбивать наступавшую на него мысль — а может быть, не такая уж ты, девочка, б е д н а я, и хорошо знаешь, как надо жить в наш век на белом свете, и думаешь, если на двери солидная табличка, значит, при определенной ситуации тебе пофартит, да?

Коновалову стало неловко перед собой, когда он вспомнил про табличку, но он любил эту табличку, в чем, правда, никому не признался бы никогда. И, досадуя на эту любовь, он почти раздраженно пожелал Нее: «А все-таки поторапливалась бы!», но вслух согласился вроде бы как механически:

— Конечно, лучше, — и, глянув на часы, сотворил вид, будто ему важнее всего время как человеку, который торопится на неотложное дело. — Эге, уже без двадцати шесть!

После этого голос у нее изменился заметно, а когда она смятенно сказала, что ей у ж е тут немного, Коновалов, празднуя свою нелепую победу, решил поднажать, но необязывающе, с неким великодушным условием, которое он легко дарует вовсе не известному ему человеку — из тех, кого он совершенно не знает, да и знать не стремится:

— Да вы можете смело сократить перевод, если куда спешите. Впрочем, куда ж вам в такой ливень? — спросил, обнаруживая, что ему вовсе не хочется быть п о б е д и т е л е м, а сам подумал: «А почему бы не на свидание?» — и представил ее спешащей сквозь ливень к какому-нибудь дальнему кинотеатру или затрапезному кафе. Хотя все может быть иначе — ни кинотеатра, ни кафе, — дома ребенок, посуда недомытая, сердитый муж скоро возвратится насквозь промокшим с работы, потребует ужин. Надо помочь ей быстрее добраться домой. Подбросить — ну, если даже не по пути, самое большее минут десять или двадцать уйдет, ну пусть даже полчаса, все равно в театр не опоздать, если попридержать машину.

Как бы затверждая нарисованную им унылую картину возвращения ее усталого мужа домой, за окнами будто раскололось пушечное ядро, рокот грома удалился по-над крышами куда-то в направлении вокзала, по оцинкованному подоконнику захлестали толстые дождевые струи, подогнанные с угла дома заметавшимся ветром, и они заплясали на виду у Коновалова и переводчицы, рассекаясь и дробясь на гигантские капли.

Коновалов перехватил обеспокоенный взгляд Неи:

— А я вас с удовольствием подвезу домой… Или куда еще. Тем паче у вас нет ни зонта, ни плаща…

Он хотел добавить что-нибудь остроумное, чтобы Нея, подбодрившись, оценила его юмор, но она сама добавила:

— …ни вертолета.

— Вот-вот, — с готовностью подхватил он, снова сожалея о своей быстрой победе, — действительно, ни вертолета! — а сам испытующе глянул ей в лицо: не знает ли она, ангелица, и з р я д н о проторчавшая в бездельной конторе у отпетого бабника Бинды, что называют на своем языке любители ловеласных утех «термином» в е р т о л е т — аэродромное знакомство, так, кажется, или еще что-либо похлеще. «Ого, братец, куда тебя заносит, — попридержал он себя. — Не надо нервничать, при чем тут твои нервы, и эта девочка, и этот дурацкий в е р т о л е т, и вообще, какое у тебя право есть — думать о людях только плохо? Нет у тебя такого права».

— Давайте-ка я попрошу машину, — сказал он, и Нея, должно быть, удивилась оттенку примирения, прозвучавшему очень явственно, хотя они и не ссорились. «Ну и даешь ты, Коновалов!» — выругал он себя, потому что нет ничего бестактнее, чем ставить человека в зависимое положение: Нея могла подумать, что он делает ей какое-то одолжение с этой машиной, которую еще надо вызвать, суметь опередить других, потому что в такую погоду желающих пройтись пешком не будет, все навалятся на гараж, и следует поспешать — самое время звонить.