Владислав Владимиров - Закон Бернулли

— Самый лучший способ поговорить с мужчиной — это поговорить о нем самом, — цитирует кого-то Нея.

— Это из чьих рецептов?

— Андре Моруа, кажется.

— А-а-а, — вяло отзывается Коновалов-оставшийся. Ее эрудиция начинает ему слегка надоедать, что-то вроде толстовского: изюм в булке — хорошо, но нельзя же печь или есть хлеб из одного изюма.

Коновалов-оставшийся намеревается выдать это толстовское выражение в противовес Моруа, но не решается за точность и потому не выдает, лучше уж здесь по-испытанному — молчание золото.

И тут Коновалов снова замечает, что на Нее, кроме колечка, нет никаких других украшений, ни золотых, ни пластмассовых, и что ее припухлые губы не крашены никакой помадой, и что ее розоватые ногти тоже не наманикюрены, и что на ее гладких щеках с милыми ямочками нет никакой пудры, и все это почему-то очень волнует Коновалова-оставшегося, и он вдруг тихо, чтобы ничего не расслышал Сергей Сергеевич, говорит ей: «Ну так почему бы вам не позвонить мне» — в ответ на ее простовато-бездумное: «Вот доедем, а там, наверное, не скоро увидимся». Коновалову-оставшемуся очень интересно знать, где это там — в совхозе имени Фрунзе или вообще там — там в смысле времени, которое медленно потянется для него особенно сегодня вечером, когда он возвратится домой, никого дома не застанет, пройдет в свою комнату и засядет за недочитанный журнал, который не может одолеть целую неделю — все некогда и некогда. Закончит чтиво где-то за полночь, выйдет на балкон, поразят его молчаливые темные окна, ночная тишина во дворе, синие сполохи электросварки с дальней стройки, и снова удивится он свету в соседской лоджии, что на втором этаже в доме напротив: торшер, столик, стулья — за столиком под субботу завсегдатайская троица расписывает очередную «пульку», режется в преферанс почти до утра.

А в самом деле, почему бы Нее не позвонить ему когда-нибудь просто так. Или «просто так» в наше время исключено, поскольку звонят один другому, один другой или другая одному только тогда, когда есть и н т е р е с?

У бесшлагбаумного железнодорожного переезда, где асфальт был побит изрядно и оба встречных автопотока как бы натыкались на незримую стену, замедляя движение под отвесными трассами дождя, колодки тормозов их машины тоже взвизгнули резко, все сильно подались вперед. Нея успела схватить сумку, иначе бы та оказалась на полу, водитель зло чертыхнулся: их машина чуть не столкнула наземь вовсе не пьяноватого, но шибко настырного молодого парня в модном заграничном плаще с погончиками на плечах и складным зонтиком в правой руке. Очевидно, парень был из тех, кто всегда уверен в бесценной вечности своей персоны — не то чтобы «Волгой» — бульдозером не возьмешь. Он ткнул небрежительно нераскрытым зонтом в стекло водителю: куда, мол, прешь, сивка, неужто не видишь, кто перед т о б о й. И, презрительно скривив рот, остался стоять, зажатый встречными потоками машин.

Пока Сергей Сергеевич, оглядываясь назад, ругал пешехода вообще как человеческого типа с малопонятной логикой и психологией поведения, Коновалов заметил в густо роящемся потоке встречных машин свадебный кортеж, радостно продирающийся через переезд с чувством праздничного превосходства над оттираемыми им, кортежем, абсолютно будничными такси, служебными и личными автомобилями, цистернами, молоковозами, грузовиками для перевозки мебели, санитарными и милицейскими машинами — все охотно уступали дорогу, прижимаясь к мокрому гранитному бордюру или просто сбавляя ход. И еще Коновалов заметил, как Нея быстро выделила взглядом главу этой нескромной колонны из нескольких малолитражек — работягу-вездехода, капот которого нелепо украшали мокрые красные ленты, тяжело хлопающие по ветровому стеклу, и громадная кукла — общепонятный символ подобных торжеств.

— Поздно же! Почти вечер и в такой ужасный дождину! — изумилась Нея насмешливо. Верно: свадебные кортежи в городе обычно выезжают с утра и не в будние дни.

— А что? — Коновалов постарался как можно посвободнее и легче пожать плечами и даже не усмехнуться. — Была бы охота…

Но самому ему не озорно, а со вполне осознанной мстительностью захотелось, чтобы их шофер вопреки всем дорожным правилам покруче развернул машину влево и поставил ее поперек свадебного кортежа, чтобы высыпали под дождь мордатый жених и его самодовольные дружки, чтобы поднялся на дороге превеликий ор и прибежал бы сюда тот настырный парень со складным зонтом и непременно узнал бы, охнув, в мордатом женихе своего закадычного приятеля, и все вместе они начали бы дружно и остервенело поносить виновников неурочной заминки, нешуточно грозясь словами и кулачищами, но, завидев красивую Нею, тотчас бы присмирели и с галантной великодушностью даровали бы им простительное: проезжайте, мол, с кем не бывает!

Вот тогда бы и позволил себе усмехнуться Коновалов сакраментально, со значением, при Нее и сказать ей по этому случаю что-нибудь запоминающееся, ибо этому полувоенного покроя автомобильчику совершенно были противоестественны и розовая кукла, и намокшие желтые шары, и разноцветные ленты, протянутые от радиатора через верх ветрового стекла по всей крыше, и нелепые ездоки.

Совсем недавно Коновалов возвращался из дальней поездки, и самолет против обычного посадили в промежутке трассы — не в крупном порту, как это всегда водилось, а на мало кому известном аэродроме. Любой аэропорт угадывал Коновалов сначала по взлетно-посадочной полосе и редко когда ошибался. Если полоса была широка и длинна, то и здания аэропорта, наземных служб, привокзальная площадь, да в конце концов и сам город соответствовали ей чин по чину. Но в жизни своей Коновалов даже не подозревал, что теперь может существовать на свете столь неказистое место, прямо-таки ископаемая редкость в дни стремительного и общедоступного комфорта. Но такое неказистое место все-таки существовало, и Коновалову почудилось, что приземление на оном с негаданной волшебной счастливостью отбросило его в давнюю молодость, и он вопреки всем не разделил общего уныния, сразу вспомнив курсантскую пору и славного инструктора Гредова и еще очень м н о г о е вспомнив с пронзительно-горьковатой четкостью.

Он с самого верха поданного трапа, задержав выходивших пассажиров, попытался увидеть — определившись в момент, где тут юг, где север, восток и запад, — д р у г о й аэродром, знакомый ему до каждого кустика и каждой травинки, но конечно же ничего не увидал, растерявшись почти обмануто, но все еще надеясь.

Мощь здешней бетонной полосы никак не вязалась с захудалым ландшафтом вокруг, — у Создателя с большой буквы, когда в незапамятные времена, еще до громады этой шикарной бетонки, он проделывал здесь свои творческие эксперименты, просто не оказалось никакого воображения.