Алексей Горбачев - Подвиг доктора Бушуева

— Для операции всё имеется и даже простерилизовано, — похвалилась она.

Надолго запомнилась доктору Бушуеву эта операция. Он делал её почти без обезболивания (у Майи оказалось всего-навсего несколько двухграммовых ампул новокаина), но Зернов во время операции не проронил ни звука. Стиснув зубы, он только шумно дышал, похрустывал пальцами, даже пытался шутить.

«Силён человек, ничего не скажешь», — восхищённо думал о нём Фёдор Иванович, торопясь поскорей закончить дело.

Домой доктор Бушуев шёл молча. Майя тоже молчала. Он раздумывал над нынешним непонятным событием. Особенно странным и загадочным показалось ему поведение операционной сестры. Как она могла узнать о ранении Зернова? Кто указал ей путь в этот домик, где надёжно упрятан раненый у родственников? Ещё более загадочным было то, что Майя всё приготовила для операции. Если бы по какой-то случайности он не пришёл к раненому, она, видимо, сама прооперировала бы Зернова…

«Да, прооперировала бы», — подтвердил свою мысль Фёдор Иванович и уважительно посмотрел на операционную сестру — с такой помощницей не пропадёшь! Ему хотелось сказать ей что-то приятное, но вместе с тем в груди росло другое чувство к ней — чувство обиды. В самом деле, разве Майя не могла откровенно сказать ему, куда и зачем приглашает?

Дома, зазвав Майю к себе в комнату, Фёдор Иванович говорил ей:

— Странно, Майя, странно и довольно-таки загадочно всё то, что произошло сегодня. Может быть, ты всё-таки объяснишь мне.

— Я вам уже объясняла.

— Объясняла… Случайно… Тому-то сказал тот-то, этому тот-то. Уж очень много случайностей в один день. Ну, хорошо, пусть ты случайно узнала о ранении Зернова, но почему оказались стерильные инструменты, почему всё было готово для операции?

— И это я вам объяснила.

— Родственница Зернова сама медицинский работник? Во-первых, я не знаю такого медика, а во-вторых, зачем же приглашали хирурга? Хитришь ты, Майя. А зачем? Разве мы мало поработали вместе, разве это не даёт нам права быть вполне откровенными, доверять друг другу?

Майя молчала. Иногда ей хотелось поведать Фёдору Ивановичу обо всём, решительно обо всём, но она не имела права. Она часто рассказывала ему о речной переправе, о том, что его семья — Лиза и Филька — благополучно успели проскочить на тот берег. И это было правдой.

Но она скрыла другое…

Ей снова припомнился тот час, когда она слёзно умоляла охрипшего, чёрного от пыли и копоти капитана, командовавшего переправой, помочь медикам перебраться на тот берег.

— Не могу, сестрица, не имею возможности. Видите, что делается, вавилонское столпотворение и только, — с досадой отвечал капитан. — А мать с ребёнком давайте, переправлю, — пообещал он.

Майя сломя голову кинулась к машине, в кабине которой сидели Филька и Лиза. Она торопила их.

— Скорей, скорей!

— А как же вы, тетя Майя? — спросил Филька.

— В самом деле, как же ты, Майечка? — забеспокоилась Лиза. Её пугала разлука с предприимчивой спутницей.

— К вечеру или в крайнем случае утром переправлюсь с больничными машинами, — ответила она. — А вы торопитесь и подальше уходите от речки.

Они условились о месте встречи на той стороне и расстались.

На берегу, у переправы, было тесно от машин и подвод. Тысячи людей — военных и гражданских — беженцев ждали своей очереди. Порою у моста вспыхивали жаркие споры, слышались крики, ругань, даже выстрелы, и тогда чёрный от пыли и копоти капитан вскакивал на первую попавшуюся машину и, размахивая наганом, что-то кричал, водворяя порядок.

Люди торопились. Кое-кто уже переправлялся вплавь, другие спешно мастерили плоты из каких-то ящиков и бревен.

Майя слышала, как лысый седой старик, набивая махоркой большую трубку из расшитого солдатского кисета, наставительно говорил молодому сержанту:

— А ты, братец мой, не петушись, а в толк возьми — не умеете воевать. Гонит он вас, а почему? Вот ты мне ответь — почему?

— Сила у него, машины, танки, — с неохотой отвечал сержант.

— Хорошо — у него сила. Согласен. Опять же ответь мне, а почему у него сила, а у нас нет силы, почему у него танки есть, а наших не видно, почему его самолёты носятся по небу, а наших опять-таки не видно?

— Мы ещё не подтянули свои силы.

— А почему не подтянули? — наступал старик на сержанта, как будто тот был в ответе за все наши фронтовые неудачи.

Вопросы старика возмущали Майю. «Язва, злопыхатель», — поругивала она про себя старикашку, а душу терзала необъяснимая мысль — в самом деле, почему наши отступают, почему у переправы такая толчея — нет лодок, нет понтонов? Почему тысячи людей должны сидеть здесь? Но она ещё верила, что скоро, очень скоро появятся и лодки, и понтоны, и она обязательно будет на том берегу.

Тот, совсем недалёкий, отчетливо различимый противоположный берег был пределом желания каждого. На том берегу было спасение и каждый стремился поскорее переправиться туда.

— Опять скопились! Приказываю рассредоточиться! Или бомбёжки ждете! — хрипло кричал капитан. И как бы в подтверждение его опасений откуда-то донеслось грозное и страшное: «Воздух!».

Люди бежали вон от переправы, прячась в кустах, в канавах, в заранее вырытых щелях. На какое-то мгновение над берегом повисала зловещая тишина, и вдруг тишина лопалась и снова сердито начинали тявкать зенитки, и снова долбили небо счетверённые пулемёты, снова землю сотрясали взрывы бомб.

Майя видела, как неподалеку от моста вырастали огромные чёрные султаны воды и грязи, и в ужасе она думала о том, что будет, если фашисты разбомбят переправу — узкий понтонный мост, который скрипел, выгибался, как живой, под тяжестью колёс.

Однако наши зенитчики работали усердно, а вражеские лётчики, видимо, не отличались смелостью и сбрасывали свой смертоносный груз мимо переправы.

После очередной бомбёжки над берегом опять на какое-то мгновение повисла обманчивая тишина. Пахло горьковатым пороховым дымом. Люди с недоверием и страхом посматривали в равнодушное небо, но в следующую минуту забывали о бомбах, и берег продолжал шуметь, бурлить, кричать…

Рано утром, когда больничные машины уже были недалеко от переправы и по Майиным подсчётам через час-другой она уже будет на том берегу, кто-то истошно закричал:

— Немцы!

И вслед за этим криком в гуще подвод и машин оглушительно грохнул первый снаряд.

Угрюмые, неразговорчивые беженцы возвращались назад к своим покинутым селениям. Они брели по бездорожью — неубранными полями, они шли туда, откуда чёрной тучей ползла орда захватчиков.

Однажды километрах в двадцати от города, уставшая и голодная, Майя сидела у лесного ручейка. Она отбилась от компании знакомых, потому что в кровь растёрла ногу и дальше идти не могла, ей нужен был хотя бы небольшой отдых.