Алексей Горбачев - Подвиг доктора Бушуева

— А внук ваш здоров? — торопливо спросил Бушуев.

— Здоровьем бог не обидел, — ответил старик. — Вчера только оступился малость, прихрамывает. Да ноги-то молодые, пройдёт.

— Прихрамывает? Это хорошо, папаша, это хорошо, что он прихрамывает, — задумчиво говорил Фёдор Иванович. — Если так, то можно помочь… — Он позвал Майю и попросил гипс.

Майя не стала спрашивать, зачем понадобился Фёдору Ивановичу гипс. Если просит, значит, нужно…

— А теперь идёмте лечить вашего внука, папаша, — обратился доктор к старику.

Вскоре они уже были в доме, где жил внук — восемнадцатилетний рослый парень. Фёдор Иванович осмотрел ногу. Она была совершенно здоровой, парень совсем не хромал.

— Ложитесь-ка, друг мой, на кровать, — попросил доктор.

Парень в недоумении взглянул на него, но дедушка оживлённо заговорил:

— Ложись, ложись, доктор знает, что делать.

Фёдор Иванович загипсовал здоровую ногу парня, химическим карандашом размашисто расписался на гипсе, поставил дату наложения гипса.

— Вот и всё, папаша, никто вашего внука не тронет, — говорил Фёдор Иванович, смывая с рук затвердёвшую гипсовую крошку.

— Фёдор Иванович, а ежели? — тревожным шёпотом спросил старик.

Фёдор Иванович понимал, что значит это «ежели»… Если кто-то из немцев снимет гипс и увидит, что нога совершенно здорова, доктора не пощадят…

— Будем надеяться на лучший исход, папаша, — сказал Фёдор Иванович и, похлопав парня по плечу, добавил: — Зачем нам ехать в какую-то Германию, если и здесь дел много.

Парень понятливо кивнул головою. Потом, недели через две, Майя увела его к своим людям.

Как-то, отказавшись от услуг возницы Игнатова, Фёдор Иванович возвращался домой из больницы пешком. Тупорылый немецкий репродуктор снова на все лады орал о приближении весны, о новом весеннем наступлении фюрера.

«Болтай, болтай, да назад оглядывайся», — подумал Фёдор Иванович.

Проходя мимо развалин какого-то дома, он приметил подозрительного паренька лет четырнадцати. Паренек настороженно огляделся по сторонам, потом схватил камень и швырнул в доктора. Увертываясь от удара, Фёдор Иванович поскользнулся на протезе и рухнул в снег.

— Так тебе и надо, колченогий изменник! — зло выкрикнул паренек и скрылся.

Фёдор Иванович поднялся, отряхнул снег. Чувство горькой обиды до краёв переполнило сердце.

«В меня швыряют камнями, как в библейскую грешницу… Эх, парень, парень, я тебя и винить-то не имею права, потому что сам запустил бы камнем в изменника», — раздумывал по дороге Фёдор Иванович. Он уже привык видеть косые взгляды, привык слышать за спиной слова проклятья. Ну разве может он забыть недавний случай. На днях он решил завернуть на минутку к Елене Степановне Соколовой. Предполагая, что она терпит нужду, доктор хотел помочь ей деньгами.

— А я к вам, — мягко сказал Фёдор Иванович, переступив порог тесной кухоньки.

— А чего ко мне, что я вам родня какая? — хмуро ответила Соколова, даже не предложив сесть.

— Да вроде сродни… Красноармеец-то наш оказался хорошим парнем.

— Да, хорошим. Немцы о нём по радио не говорили, в газете портретов его не печатали.

Фёдор Иванович пропустил мимо ушей эти намеки и достал из кармана деньги.

— Вот возьмите, Елена Степановна…

Соколова сразу гордо вскинула голову, отступила на шаг и, обжигая доктора суровым взглядом, крикнула с гневом:

— Сребреники иудины брать не приучена, лучше с голоду помру, господин доктор. Вон бог, а вон порог — уходите, пока я вам кипятком глаза не выжгла!

Фёдора Ивановича бросило в жар. Соколова, та самая Соколова, малыша которой он оперировал когда-то, с которой вместе они тревожились о судьбе раненого красноармейца, рискуя своими жизнями, та самая Соколова, которая доверчиво говорила ему о песнях, услышанных из Москвы по немецкому приёмнику, теперь готова выжечь ему кипятком глаза. И пусть она не знает, кто он и чем занимается, но разве легко переносить, когда свои же родные люди открыто тебя презирают.

Вот и сегодня паренек швырнул в него камнем. И кто знает, что случится, если в руках паренька окажется настоящее оружие.

«Крепись, терпи, доктор, — подбадривал себя Фёдор Иванович, — люди потом узнают и извинятся. — Не на тебя косятся, не в тебя бросают камнями, а во врага Родины. Весь народ от мала до велика встал на борьбу, значит, мы непобедимы».

Как всегда, ровно в три часа дня Фёдор Иванович снова сидел в своём домашнем кабинете. Сегодня он принимал один (Майя и Николаев ушли по каким-то делам). На этот раз ни подпольщиков, ни партизанских связных не было, не пришли к нему и больные.

Фёдор Иванович уже давно вскрыл ящики с книгами, припрятанные Лизой перед отъездом. Теперь ему особенно дорогими и близкими были книги советских писателей «Как закалялась сталь», «Поднятая целина», «Люди из захолустья», «Страна Муравия»… Он перечитывал эти знакомые книги и понимал их сейчас по-иному. На каждой странице он находил то особенное, на что не обращал внимания прежде. В доме Бушуевых вообще книгам отводилось почётное место, и покупали они их часто. Лиза, бывало, прибежит из библиотеки с новостью:

— Ты посмотри, Федя, что за прелесть я купила — новинка, — и разгорался спор, кому первому читать новинку. Чаще всего этот спор решался мирно: уложив спать сына, сами они до полуночи вслух читали.

В то время, когда Фёдор Иванович в домашнем кабинете поджидал пациентов, коротая время над книгой, Майя была далеко от дома — в Райгородке. Там на окраине села стояла колхозная паровая мельница. В спешке мельницу, видимо, забыли взорвать, и она почти целёхонькой досталась немцам. Вскоре оккупанты окружили кирпичное мельничное здание колючей проволокой, поставили часовых с овчарками и стали молоть хлеб для своих армейских пекарен. В горкоме было принято решение — взорвать мельницу, и поручили это нелёгкое дело Майе.

Было известно, что на мельнице работал механиком угрюмый неразговорчивый мужчина лет тридцати Назар Щербак — из окруженцев. Щербак жил там же, на мельнице, и не заводил в селе никаких знакомств. Раз в неделю он возил на тощей лошадёнке мешок муки на рынок, получал большие деньги и снова скрывался за колючей проволокой.

Подпольщики уже пытались наладить связь с механиком, но тот отмалчивался, а потом решительно заявил: «Отстаньте». На угрозу рассчитаться с ним он неожиданно ответил: «Только скорей, надоела собачья жизнь».

— Странный какой-то… Совсем ненормальный этот Щербак, — говорили подпольщики.

— Попробуйте вы, Майя Александровна, может быть, вам удастся, — сказал Майе Зернов.

В Райгородке жила Майина дальняя родственница, и Майя частенько наведывалась к ней, ища случая повстречать Щербака. Однажды Майя в окно увидела, как механик выехал на лошадёнке с мельницы. Она торопливо оделась и огородами выбежала на большак, по которому должен ехать Щербак.