Федор Панфёров - В стране поверженных [1-я редакция]

— Марки! — прохрипел тот. — Еще лучше — виски. У англичан хорошее виски. Ой!

— Дайте ему виски, — покровительственно произнес Аксман. — А я прикажу пригнать сюда тысячу пленных. Их надо расстрелять. Все равно им подыхать, а не жить. Хайль Гитлер! — и он вскинул вверх руку.

— Вот так сволочь! — покатилось от пленных.

Аксман вернулся в домик вместе с Отто, сел за стол и потребовал прощальный завтрак с ромом и виски. Но, чокнувшись с Отто, прокричав еще раз положенное «хайль Гитлер», выпил и вдруг почувствовал, что какая-то злая тревога закрадывается ему в сердце.

«Что? Чего? Ну еще! — крикнул он про себя, а тревога все вползала, душила, давила сердце. — Ну, еду в Берлин. Что-о-о? — рассуждал он сам с собой. — В Берлин? Позволь! Дрезден разбомбили за сорок минут. Дрезден — и сорок минут. Триста тысяч жителей под обломками. А Берлин? Он давно пылает. Эге… Мне-то вообще здесь, в лагере, очень хорошо: хочу — казню, хочу — милую… И марки идут каждый день: больше смерти — больше марок. Ого! Я стал говорить, как Ницше, — афоризмами. Больше смерти — больше марок».

В Берлин? Вызывают в Берлин. Но ведь Аксману в Берлине вообще не везет: он был первым учеником у Каутского, первым министром у Шейдемана… и как потом за это пострадал! Так почему же ему теперь ехать в Берлин?.. И сгореть там? Не лучше ли переправиться на ту сторону Эльбы, где у Аксмана есть свой прекрасный дом, двое детей, жена… и сколько коров, лошадей, какая земля! Ведь это почти имение. Есть и марки. Много марок — мешки кожаные. Разве Аксман будет держать марки в простых мешках? Нет, в кожаных мешках марки… Аксман еще выпил. Потом еще… и, оставив за столом пьяного Отто, забыв отдать распоряжение о расстреле пленных, сел в машину и укатил по ту сторону Эльбы, в свое «почти имение»…

Впоследствии он выплыл «на свет божий» и работал рука об руку по ту сторону Эльбы с таким плутом и пройдохой, как Шумахер.

Узнав о бегстве Аксмана, Николай Кораблев приказал:

— Завтра в обед поднимемся все.

И вдруг все перевернулось…

Часа через два после бегства Аксмана в лагерь примчался новый начальник разведки. Арестовав Отто, он, отправил его куда-то, затем пригласил врачей, сестер, администрацию, сообщил им о том, что вот-вот прибудет начальник «Центрального лазарета» и «будьте наготове». После этого он созвал солдат, что-то передал им, и они вышли от него бледные, растерянные, но тут же всех пленных загнали во двор, в том числе и «могильщиков» — Свистунова, вместе о Николаем Кораблевым, Сиволобовым и Митричем.

А вскоре явился батальон солдат-эсэсовцев. Они, по-военному расположившись за колючей проволокой, расставили пулеметы, минометы и даже огнеметы.

Так русские военнопленные были отрезаны от мира… Только из лагеря англичан все еще неслась музыка духового оркестра, и она раздражала всех до безумия, особенно Николая Кораблева. Он, встревоженный и ничего не понимающий, переходил от группы к группе пленных и все расспрашивал, намереваясь узнать, в чем дело. Ему никто ничего путного сказать не мог. Но вскоре его разыскал переводчик Саня и сообщил:

— Новый начальник разведки привез приказ: всех военнопленных расстрелять.

— Когда расстрел?

— Вот приедет новый начальник лагеря.

Николай Кораблев крупным шагом направился к той группе военнопленных, в которой находились Свистунов, Сиволобов и Митрич.

— Закончились часы сволоты, — сообщил он.

— А бледность на лице отчего? — спросил Сиволобов, еще не совсем оправившийся от болезни.

— Доказательство тому тяжелое… — Николай Кораблев подождал, обдумывая, передавать ли то, что сообщил ему Саня, и как передать: чтобы докатилось до всех или тихо, лишь бы знали Сиволобов, Свистунов и Митрич? Он долго смотрел на пленных. Те сидели все так же, каждая группа у своего барака, напряженно сосредоточенные, недоуменно поглядывающие за проволоку, где спешно дооборудовались огневые точки. «Нет. Не сказать им — значит, не предупредить их. Надо сказать», — решил он и громко проговорил, обращаясь к Свистунову, Сиволобову и Митричу: — Доказательство тяжелое: привезен приказ — всех нас расстрелять.

Близсидящие дрогнули, потянулись к другим, и через какие-нибудь десять-пятнадцать минут по всему лагерю полетело:

— Лучше умереть на проволоке, чем под расстрелом!

— Ну, теперь нам ждать нельзя! — проговорил Сиволобов. — На нас все глаза обращены, промедлим — такая катавасия поднимется: ринутся все на колючку. Давайте клич!

— Как? — раздраженно спросил Николай Кораблев. — Можно так: передать нашим, чтобы они напали на эсэсовцев, отвлекли бы их от нас, тем временем мы ринулись бы по старому плану. Но как? Как пробраться за проволоку?

— Ну, а если нам просто ринуться во все стороны… Сорок тысяч не перестреляют, — сказал Свистунов.

— Нелепо и бестолково, — торопко возразил Николай Кораблев, уже понимая, что такое настроение не только у Свистунова, но и у всех военнопленных, — ринуться во все стороны, и что будет то и будет, — нелепо и глупо.

— Но ведь лозунг-то вон какой: «Лучше умереть на проволоке, чем под расстрелом!» — произнес Сиволобов.

— Руководитель не всегда должен подчиняться стихийному лозунгу. Умереть на проволоке? Экая героика! Надо выжить и бить врага — в этом героика. Пустите-ка в ход такое: «Советский человек не тронется с места, пока не будет команды».

Свистунов, Сиволобов, Митрич передали эти слова, и они быстро облетели весь лагерь. Тогда оборвался гул, разговоры, и все молча и напряженно стали ждать команды. А Николай Кораблев тяжко подумал:

«Один мой необдуманный шаг приведет к гибели, одно глупое слово — к панике. Надо кого-нибудь переправить на ту сторону», — он хотел было предложить Сиволобову попытаться пробраться за колючую проволоку, как от англичан через прогал перелетела и закружилась на земле банка консервов.

— Опять кидаются, — сказал Митрич и скрипнул зубами. — Ну, я за это у них пять бараков сожгу.

А банка все еще подпрыгивала, вертелись и наконец легла у ног военнопленных. У кого-то было потянулись к ней руки, кто-то было привскочил, но, видимо, вспомнили лозунг: «Советский человек не кинется на банку».

— Озоруют, — зло сказал Сиволобов.

— Этого не может быть: ведь мы договорились. Тут что-то другое, — и Николай Кораблев, огромный, высокий, тощий, на виду у всех поднял банку, затем вскрыл, высыпал из нее песок. Вместе с песком на землю упала записочка. Он прочитал: «Идите на англичан. Все подготовлено. Старик ». Николай Кораблев, подойдя к тройке, передал содержание записки.

— Ну вот и выход! — воскликнул Свистунов.

— Опять торопитесь. Нет. Надо так: мы сейчас все двинемся к проволоке, усядемся там, а вы подкопайтесь… и проверьте. Ведь может быть и провокация.