Роман Левин - За неимением гербовой печати

— Проголодались значит, ну-ну, ешьте как следует. На войне такое дело — поел и хорошо, когда там придется еще. Каши-то добавить? Не стесняйтесь.

Я ел и думал о том, что где только не случалось находить кормильцев во время войны.

Не хлебом единым жив человек. Так было всегда, даже во время войны, когда люди умирали от голода.

В поисках хлеба насущного много всякого довелось пережить и узнать людей, которые тогда особенно проявлялись. Были такие, что вырывали у тебя последний кусок, другие — отдавали последний, не оставляя себе ничего.

Итак… несколько отступлений.

22 июня на рассвете, когда загремело, выскочили из дому в чем пришлось. Мама с сестрой в летних платьях, а я — в сандалиях на босу ногу и тюбетейке. Мама прихватила еще чемодан, но что там было, не знаю, потому что мы вскоре бросили его в подвале дома, куда прибежали. Чемодану этому суждено было сыграть роль в судьбе некоторых людей, но об этом позже.

Отец сказал, чтобы мы скорей шли туда, где жили сотрудники управления.

— За каждым заезжать не будем, если что, — крикнул он на ходу и исчез.

Около спортзала «Строитель» промелькнули немногочисленные фигуры красноармейцев. Пригибаясь, с оружием в руках они завернули за угол и скрылись из виду.

До сей минуты мы еще по-настоящему не отдавали себе отчета в происходящем. Мной владело странное любопытство, охватывал хмельной мальчишеский азарт, как будто это была не война, а гигантская инсценированная игра, наподобие той, что минувшей зимой проводилась в школе. На ум лезли слова из песни «Если завтра война», в которой «завтра» выглядело, как неопределенное «когда-нибудь».

Едко пахло пороховым дымом, обволакивавшим улицу. Мне не терпелось натянуть противогаз, и все время я спрашивал маму, не газы ли это. Почему-то перед войной предполагалось, что противник в первую очередь применит газы. Все от мала до велика исправно посещали курсы ПВХО.

Покинув сейчас дом, мы могли забыть что угодно, только не противогазы. Они висели у нас на боку, и мы готовы были каждую минуту натянуть их, отлично зная, как это делается; а как поступить, когда вокруг и справа, и слева, и над тобой все загремит и будет рушиться, — не знали. И бежали сломя голову. Дедушка и бабушка, которые на прошлой неделе приехали к нам в гости с Украины, едва поспевали.

У дедушки никуда не годилось сердце, он задыхался, но старался не отстать от нас, отворачивался, чтобы мы не видели, как ему тяжело идти. Дедушка у нас был тихий, сдержанный и очень терпеливый человек. В противоположность бабушке, женщине вездесущей и шумной.

В том, что дедушка у нас терпеливый, мы убедились через полчаса, когда немцы обстреляли нашу машину и мы занесли его, смертельно раненного, в чью-то квартиру. Он не жаловался и почти не стонал. У него был пробит осколком бок, и он только говорил, что ему не хватает воздуха.

Еще мгновенье и мы бы успели уехать, но на шоссе появились немцы, они поставили на перекрестке пушку и открыли огонь. Снаряд упал рядом, машину качнуло, посыпались стекла. Первым выскочил шофер. Мы растерянно замешкались, и это нас спасло.

Второй выстрел услышали отчетливо, хотя он был не слишком громким. Инстинктивно присели, съежились и, когда раздался взрыв, увидели, что стреляли не по нашей машине, а по той, что вслед за нашей подкатила и встала на противоположной стороне мостовой.

Мы выбрались из машины. Сестра зачем-то тащила чемодан, который был пробит в нескольких местах осколками.

Шофер лежал в палисаднике перед домом, разбросав руки, светло-зеленая трава вокруг него была забрызгана кровью. Бабушка причитала над дедом, мама, всегда сдержанная и волевая, глядела безумными глазами, из горла у нее вырывались сдавленные, похожие на стон рыдания.

Полина Львовна Каганова, жена майора Каганова, пыталась увести детей, Бэлку и Ленчика, в подвал.

Бэлка идти не хотела, она училась с моей сестрой в одном классе, состояла в санитарной дружине и считала, что ее медицинские познания могут пригодиться.

И тут, прервав всеобщую растерянность, как бы заставив каждого встряхнуться, во двор деловито въехала карета скорой помощи. Белый флаг с красным крестом трепыхал над шоферской кабиной. Откуда взялась эта машина, когда в городе шел бой, когда немцы били по улице из пушки по всему живому? Скорую помощь никто не вызывал, да и не мог вызвать, потому что телефон не работал. Но она была здесь, и это заставляло с благодарностью думать о людях, которые носились по городу, выполняя свой долг, оградив свою безопасность белым флажком милосердия.

Деда положили на одеяло и осторожно внесли в машину. Не знаю был ли он еще жив, вероятно был, потому что, если бы он уже умер, его бы не взяли в больницу. Ведь шофера, который лежал в палисаднике, не взяли, и он почти целый день оставался там.

Бабушка уехала с дедом.

А потом по соседству разбомбили родильный дом, и во двор прибежали женщины в байковых халатиках с белыми свертками в руках. Повалили клубы едкого рыжего дыма, чешуйки пепла плавали в воздухе.

Я снова вспомнил о противогазах, но они остались на улице в машине. Полина Львовна уговорила нас спуститься в подвал. Сквозь толстые стены стрельба доносилась глухо. На какое-то время все смолкало, или отдалялось. Несколько раз нам казалось, что все кончилось, но стрельба возобновлялась вновь.

К полудню или несколько позже стрелять окончательно перестали. Только шум автомобильных моторов, только чьи-то голоса вразнобой, ни единого слова не понять: слишком далеко и отрывисто.

— Вот и все, — обрадовалась какая-то женщина, — слышите, это наши.

Я сорвался с места и стал пробираться к выходу.

— Погоди, — остановила мама, — сейчас все поднимемся.

И в это время мы услышали, как резко распахнулась наружная дверь, там, наверху. Лестница в подвал была не крутая, каменные ступени шли полого, и кто-то, медленно ступая, спускался по ним. Мы замерли…

Большинство из нас никогда раньше не видели немцев, но сразу поняли, что это они. Молодой, разгоряченный, с холеным лицом немец остановился в дверях, посмотрел на нас и, поведя автоматом, отчетливо прокричал три заученных наизусть слова: коммунист, комиссар, юде.

Среди нас были жены и дети комиссаров, коммунистов, были и евреи. Значит, мы — из тех, кто прежде всего неугоден фашистам. Это ясно без всякого.

Когда, резко повернувшись, солдат застучал каблуками по лестнице, все разом заговорили. Нет, совсем не так. Заговорили потом. А сначала все молчали, не решаясь взглянуть друг на друга, не решаясь произнести ни единого слова, отказываясь понимать происходящее. Так продолжалось довольно долго, продолжалось даже после того, как шаги немца затихли. Но потом всех словно прорвало, заговорили, перебивая друг друга, противореча самим себе. Каждый пытался найти объяснение случившемуся, цепляясь при этом за малейшую обнадеживающую мысль. Кто-то сказал, что немец просто заблудился и случайно угодил в наш тыл. Но тут же последовало возражение, что для заблудившегося у него слишком наглый и самоуверенный вид.