Роман Левин - За неимением гербовой печати

Но еще трудней приходилось от первоначального предубеждения ребят-ремонтников. Они были старше меня и не без основания считали, что я ничего не умею и потому не заслуживаю доверия. Они просто помыкали мной: посылали за инструментом или занять очередь в столовую — в общем держали на побегушках. Стиснув от обиды зубы, я терпел, впервые, может быть, поняв, что терпение в жизни штука немаловажная. Бригадир как бы наблюдал за всем этим со стороны, не вмешивался. Он вообще был молчалив, слов на ветер не бросал. Но однажды, когда в очередной раз Лешка-фиксатый, так звали одного из ремонтников, посылал меня в кладовую за чем-то, бригадир тряхнул головой и решительно одернул:

— Ладно гонять, сам можешь сходить, не великий барин, — и обернувшись ко мне добавил: — Делай свое дело.

Я шабрил направляющую. Он взял индикатор, стал проверять поверхность, одновременно указывая на мои ошибки. С этой минуты все переменилось в бригаде, меня признали своим и работать стало легче.

С Люсей виделись по средам и воскресеньям, когда у нее не было занятий. Она звонила, и мы уславливались о встрече. Но вдруг звонки прекратились. Я не видел ее, не слышал ее голоса почти неделю, и в моей жизни как бы образовалась пустота. Приходил с работы, ел, ложился спать, утром вставал и снова уходил на работу, но при этом совершенно не сознавал того, что делаю. У меня словно выбили почву из-под ног, лишили того главного, что наполняло смыслом мою жизнь, и всего, что было в этой жизни.

В четверг поздно вечером я простоял у дверей ее школы, пока последний человек не покинул помещения, и огромные окна не погрузились во тьму. В воскресенье ходил подле ее дома, надеясь хотя бы мельком увидеть. Терялся в догадках. Мысли приходили одна другой безотрадней, наполняя душу тревогой, терзая неизвестностью. Когда иссякло терпение, будь что будет, позвонил ей сам. В ожидании ответа, судорожно сжал телефонную трубку, соображая, что скажу, если откликнутся родители.

Никак не ожидал услышать детский голос, совсем забыл, что может ответить кто-нибудь из мальчишек. Вероятно, это был старший из них, Вовка. На мою просьбу позвать Люсю к телефону он, как мне показалось, хмыкнул в невоздержанном мальчишеском смешке, а потом с повышенной детской многозначительностью, выдающей его осведомленность в том, что происходит дома и о чем умеют до поры умалчивать взрослые, немного нараспев ответил:

— А Люси дома нет.

Я понимал, что ему никто не поручал так говорить, но отвечая так, может быть даже обманывая меня, он знал, что поступает, как хотели бы мама и папа, так, как им должно понравиться.

Как бы застыв в оцепенении, я тупо уставился на телефон, который, как безмолвный черный булыжник, лежал передо мной. Безмолвие было во всем, что окружало меня в эти минуты. Все было непреодолимо разобщено, как бы существовало само по себе: стол, стулья, стены. Все существовавшее ранее в единстве и согласии, как бы распалось в моем сознании, окаменело. Как же так, Люся, что же это происходит, вырвалось из моего горла. Хотя голос мой был хрипл и приглушен, но прозвучал гулко, как в пещере. И еще больше удивился, когда, зазвонив, ожил черный булыжник, снова превратившись в телефон. Я даже не поверил, подождал второго, а затем третьего пронзительного его призыва.

Это была Люся. Ее голос был тверд, казалось, что она торопится сказать все, чтобы не сорваться или чтобы успеть, пока ей не помешали.

— Прости меня, я не хотела, чтобы все так было. Понимаешь, чтобы обманывать или делать больно друг другу, — она замолчала, на что-то решаясь. — В общем, если желаешь, мы можем встретиться минут через сорок.

Она еще спрашивает, желаю ли я встретиться, больно кольнула меня мысль. Да я только и думаю о том, чтобы хотя бы взглянуть на нее. Я хотел ответить, но что-то резко захлестнуло мне горло, и я с трудом протолкнул в себя воздух. Впервые не смог вымолвить ни слова. Только, хрипло корябая горло, выкарабкалось мое «да».

— Значит, через сорок минут в сквере около собора, — решительно сказала Люся и положила трубку.

Я вышел из дому тотчас. Я не мог оставаться на месте ни мгновения. Из всего происходящего, из Люсиных слов, которые только что услышал, и более всего из ее интонации я понимал, что иду не на одно из многих, столь желанных свиданий с ней, а на встречу, в которой все уже предрешено для нас, которая, вероятно, станет последней и которая понадобилась лишь для того, чтобы объяснить, чего объяснить невозможно да и не надо. Люся, милая, искренняя, добрая, не могла поступить жестоко. Что-то заставляет ее сделать шаг, которому она противилась все время с таким упорством и настойчивостью.

А ведь она не случайно назначила свидание в Соборном саду, подумал я. Мы тут впервые встретились, и тут она хочет проститься. Наверное, каждой девчонке свойственна в какой-то мере сентиментальная многозначительность, даже такой непосредственной, как Люся.

На улице почти лицом к лицу столкнулся с Игорем и, странное дело, прошел мимо, как лунатик, ничего не замечая.

— Ты что, приятель, так заработался, что соседей не узнаешь?

— А, Игорь, прости, — вяло пробормотал я.

— В кочегары, значит, решил не идти, на завод подался?

— Подался, — односложно ответил я. Даже не спрашивая, откуда он знает про завод.

Мне было мучительно разговаривать сейчас с кем-либо, даже с Игорем, с которым любил потолковать.

— А я вот Катаняна раздобыл, — похвастался он и вынул из-под руки аккуратный томик. — Исследователь Маяковского.

— Интересно, — автоматически проговорил я, про себя соображая, как бы уйти.

— Как девушка твоя? — очевидно забыв имя, спросил Игорь.

— Спасибо, — буркнул я. Мне было не по себе от того, что он спросил про Люсю именно сейчас.

Я отвел в сторону взгляд, подумав, как плохо люди понимают друг друга в повседневной жизни. Как приглушено во многих из нас то, что называют интуицией, когда без слов чувствуешь собеседника.

— Ты как-нибудь приходи с ней к нам, а то живем рядом, а встречаемся только на улице. Ты ведь и книг моих не видел.

Игорь гордился своей библиотекой. Книги были его главным увлечением после паровоза.

Я заверил, что непременно приду сам или с Люсей, если она пожелает. Я понимал, что этого уже не будет, не может быть. Что никогда я с ней не приду. Но это была ложь, которая хоть немного утешала меня сейчас.

Скамейки в Соборном саду не крашены с зимы, но люди парами и в одиночку расположились на них, радуясь теплу, раннему даже для нашего города. Люси еще не было, и я не спеша брел по аллее, той самой, в которой прошлой осенью она окликнула меня. Прошло полгода, а как переменилось все в нашей жизни, и как переменились мы. Девушка, которую я тогда не знал и о которой не думал, теперь для меня самый главный человек. А она, которая так тянулась ко мне, теперь хочет со мной расстаться. Мы как бы поменялись местами. Если это так, кому же верить?!