Виктор Стариков - Рябиновая ветка

— Что с тобой? У тебя случилось что-то хорошее?

Наташа, не отвечая, прошла в свою комнату и там долго стояла у окна, глядя, как темнеет улица и в окнах противоположного дома загораются огни, стараясь разобраться в своих чувствах. Она поднесла руки к горящим щекам и так долго простояла у окна.

Несколько дней спустя, Соболев, совершая свой обычный обход по конструкторской, остановился возле Наташи и несколько минут молча наблюдал за ее работой.

— Вернемся к нашему разговору, — сказал он.

Наташа стояла у чертежной доски за только что начатой работой — чертежом крепления ковша. Она не поняла Соболева — к какому разговору он собирается вернуться?

— Помните, в лесу, я бормотал что-то бессвязное о новой машине? Теперь можно вести более практический разговор. — Он взял Наташу за локоть, подводя к столу и усаживая на стул. И сам сел рядом.

Солнечный жаркий свет лился сквозь широкое окно. Соболев сидел против окна, приставив к бровям ладонь, чтобы защитить глаза. Наташа опустила штору.

— Спасибо, — поблагодарил Соболев. — Так давайте вернемся к тому разговору.

Он положил на стол руки, с пальцами, покрытыми черными волосками, и одним пальцем, искривленным в суставе, и загадочно произнес:

— Хотите настоящую работу? Чтобы она вас зажгла, чтобы вы покой потеряли?

Наташа молчала.

— Ну, хотите?

— Если вы мне доверяете…

Соболев снял руки со стола и повернулся так, что Наташа стала видна ему в профиль.

— Через неделю наша машина уходит на Волгу. И пора нам готовить новую. Стройки торопят…

Он встал. Удивительно, как помолодело его лицо, и, верно, дело было не только в украинской рубашке, которую впервые Наташа увидела на нем. Даже припухлости под глазами почти не были заметны.

— В ближайшие дни, — заговорил он деловито и почти сухо, — конструкторский отдел переключаем на другие дела. Мы должны внести некоторые очень серьезные изменения в свою машину. В частности, лебедочное хозяйство. Помните свою первую работу — расчеты канатов? Я обещал вам, что еще не раз придется вернуться к ним. Необходимо пересмотреть все лебедочное хозяйство, все расчеты по канатам.

Он опять сел возле Наташи.

— Увлекает?

— Еще не знаю. Но я готова взяться и за канаты.

Соболев весело, как в тот вечер у Леонида Сергеевича, рассмеялся.

— Не знаете и не понимаете всей увлекательности этого задания. Сегодня вечером задержитесь. А сейчас отложите это, — показал он на чертежную доску, — и возьмите в архиве все, что найдете по канатам. Вечером поговорим…

Весь день Наташа была занята разбором материалов о канатах. Груда чертежей, справочников заняла стол.

«Какую же я тогда глупость сказала!» — ужасалась она, вспоминая свой первый разговор с Соболевым. Теперь она увидела, сколько труда было вложено в это пустяковое, как тогда показалось ей, дело.

— Я запуталась, — откровенно призналась она, когда после вечернего звонка подошел Соболев.

Он ободряюще улыбнулся.

— В канатах не мудрено запутаться. Но распутаетесь… Разве я был неправ? Это ведь очень интересно.

Они сидели близко за столом, локоть в локоть, и Наташа внимательно слушала его.

— Это все уже сделано, — говорил Соболев задумчиво, — я перед вами другую задачу ставлю. В новой машине две лебедки соединяются в одну, уменьшается количество канатов. Вот вы их и будете рассчитывать. Наши конструкторы на пятнадцати заводах побывали, изучали работу канатов в различных условиях. Вам, думается, тоже придется поехать на заводы, да и на Волгу, заглянете, посмотрите нашу машину в работе, проверите канаты.

Они сидели долго, потом вместе возвращались домой.

Синело вечернее небо над городом. Трамвайные и электрические провода казались вычерченными на густой синьке неба. Наташе представлялось, что она уже давным-давно живет здесь, в этом городе, где ей теперь знакомы многие уголки. И Бориса Николаевича она тоже знает давным-давно.

Соболев проводил Наташу до дому, но войти с ней не захотел, только сказал:

— В счастливый путь! Да?

Она ответила крепким пожатием на это напутствие.

Потом, уже дома, лежа в постели, Наташа вспоминала события своей жизни в этом городе. И почему-то особенно отчетливо видела тот день, когда она шла по заснеженным улицам, впервые вглядываясь в дома нового города, лица горожан. Она даже помнила, что небо тогда отливало перламутром.

Наверное, вот так приходит счастье. Она еще не знала глубины своего чувства к Соболеву, но ощущение счастья от близости к нему все сильнее овладевало ею.

Такие дали и такие просторы открывались перед Наташей, что у нее захватывало дыхание, словно перед полетом.

1952 г.

Переезд в семье доктора назначили на конец августа, чтобы на новом месте мальчики могли с первого сентября пойти в школу.

Лето стояло холодное, дождливое. Пожалуй, самое плохое за пятнадцать лет их жизни на севере. В конце июня вдруг ударили сильные заморозки, и высокая картофельная ботва на огородах сникла, почернела, словно опаленная огнем. За все лето и в лесу не удалось побывать: из-под каждой кочки там сочилась вода.

Утром Марья Васильевна, собираясь на службу в банк, с радостью думала:

«Последнее лето… Наконец-то! Столько времени собирались уехать!»

Муж обещал вернуться из поездки по лесному участку через три недели. Не торопясь, Марья Васильевна готовилась к дальней дороге и жизни на новом месте. Она разбирала книги, журналы, решала, какие возьмет с собой, какие можно подарить больничной библиотеке.

Трудно было с вещами. Их накопилось немало, надо отобрать самые необходимые и самые лучшие. Всякий раз, как Марья Васильевна пыталась решить, что именно взять, ее одолевали сомнения.

Не следовало, конечно, брать громоздкий, потускневший и подтекавший самовар. Но как можно бросить старого друга? Ведь столько передумано и переговорено под его неутомимые песни в длинные осенние вечера, в зимние вьюжные ночи…

Еще труднее с Барсиком. Он появился в доме пятнадцать лет назад, на второй день приезда, и все привязались к нему. В осеннюю и зимнюю пору, когда Марья Васильевна надолго оставалась одна с детьми, ей было спокойнее, если с улицы доносился лай.

Ребята и слышать не хотят, чтобы оставить Барсика. А как его возьмешь? Барсик одряхлел. Редко-редко слышен теперь его голос. Он мало бегает, больше спит на подстилке в сенях. Но, когда Марья Васильевна выходит в сени, Барсик обязательно встает и смотрит на нее преданными мутными глазами. Попрежнему для него самая большая радость — побыть в комнатах. Как быть с ним? Марья Васильевна ничего не могла придумать.