Виктор Стариков - Рябиновая ветка

Дуся подсела к нему на кровать, положила руку на влажный горячий лоб. «Расхворался, помощник!» — Сын слабо улыбнулся.

— Лучше?

Бориска кивнул головой.

На какую-то минуту Дусе показалось, что ребятишкам стало лучше, что преждевременны ее опасения, о которых она и мужу не хотела говорить. Она повеселела.

— А ну, кто кушать будет?

Но ребята не притронулись к еде, и снова сердце матери заболело. Что она может сделать для них, так ослабевших за один этот день? По каплям перелива бы кровь свою, только бы избавить сыновей от страданий.

— Дифтерит, наверное, у них, — прошептала еле слышно Дуся, страшась этого слова, и добавила: — Так вот и мой брат болел.

— Откуда тут такое, — не поверил Никита Алексеевич.

— А Володя… Он и на горло жаловался.

Отец прислушался к тяжелому дыханию детей, посмотрел на их красные воспаленные лица и почувствовал, как спазма перехватила ему горло.

— Собирай ребят, повезу в больницу, — решительно произнес он.

Дуся подняла залитое слезами лицо.

— Не доплыть, — испуганно возразила она.

— Не пропадать же им.

На руках они снесли затихших детей в лодку, уложили на матрасы, закутали одеялами.

Собаки беспокойно крутились на берегу, ожидая приглашения в лодку. Мушкет вошел по грудь в воду, собираясь прыгнуть к хозяину.

— Домой! — резко крикнул Никита Алексеевич и, не оглядываясь больше на плачущую жену, с окаменевшим лицом спрыгнул в лодку, оттолкнул ее от свай.

Вожак не послушался и поплыл за лодкой. Только когда мотор ровно зарокотал, Мушкет повернул к берегу.

Дуся вскрикнула, как только лодка скрылась за мысок и побежала к лестнице на маяк. Ветер сорвал с головы платок и понес в море, она не заметила этого. Собаки не отставали от нее. Все выше и выше поднималась женщина, и все шире открывалось перед ней грозное сегодня море.

У стеклянной будки маяка, тяжело дыша, Дуся привалилась грудью на перила. Теперь на много километров была видна в обе стороны знакомая береговая линия. Лодка, прыгая на волнах, плыла вдоль самого берега, горбатившегося острыми серовато-бурыми скалами. Из всех падей в море сползали тучи.

Слезы туманили Дусе глаза, и лодка пропадала. Испуганно протерев глаза, женщина опять находила черную точку и шептала: «Довези, Никитушка, довези…»

Вцепившись руками в перила, Дуся следила за лодкой и думала, что не мужу, а ей надо бы везти в больницу детей. Да куда ей, не знает она моря, не отваживалась в бурные дни выходить в него. Сюда приплыла в штилевой, спокойный день. Почему не было в тот день ураганного ветра, бури! Узнала бы она море, померилась бы с ним силами. Может, сейчас и не стояла бы беспомощная на скале…

Все меньше становилась черная точка моторки, все дальше уплывали ее дети. Наконец, лодка скрылась в синих тучах.

Едва моторка вышла из бухты, как ударил холодный ветер и первая волна с необыкновенной силой швырнула ее, едва не вырвав из рук смотрителя руль. За шумом быстро катившихся волн, свистом ветра почти не слышно было мотора. Тучи переваливали через гребни гор и, срываемые резкими порывами ветра, падали на море.

В такую погоду, когда поднимался свирепый горный осенний ветер, легко валивший самые крепкие кедры и лиственницы, сносивший сильные катера к восточному берегу Байкала, Никита Алексеевич без крайней надобности не рисковал выходить за пределы бухты Крестовой. Да и все суда на Байкале в такие дни предпочитали отстаиваться в защищенных бухтах.

Никита Алексеевич пробился к берегу и вдоль него повел моторку, стараясь, чтобы не снесло в море, прикидывая с беспокойством, когда же они попадут в рыбачье село Заброшино. До него от Крестовой считали около шестидесяти километров. По всем расчетам выходило, что туда они доплывут только в темноте.

Больше всего смотрителя страшила падь Ревучая — самое глубокое ущелье в этих берегах. Миновать бы ее благополучно, а дальше будет легче. Он видел, как впереди из каменных ворот этой пади выползают тяжелым дымом синие тучи и растекаются над морем.

Только сейчас Никита Алексеевич оглянулся. Тонкой иголочкой над лесистыми скалами виднелся маяк.

Ребятишки лежали тихие, неслышные, и он, испугавшись, приоткрыл край одеяла. Нет, они дышали, но каким трудным было это дыхание!

Напротив пади Ревучей лодку подбросило снизу, и она, сотрясаясь, замоталась с волны на волну. Леденящий ветер дул справа, от него коченело все тело. Самой пади за клубами туч не было видно. Словно кто-то нажимал гигантские меха, выталкивая из пади скопившиеся там тучи, скрывавшие берег. Моторка плыла в густом тумане. Никита Алексеевич продолжал жаться ближе к берегу, рискуя налететь на камни, грозно выступавшие из кипящей воды.

Миновав опасную падь и увидев скалистый берег, он облегченно вытер мокрый лоб. Маяк скрылся в тучах.

Одеяло шевелилось, кто-то из ребят настойчиво сбрасывал его. Никита Алексеевич выпустил руль и склонился к детям.

У Бориски посинело лицо, он задыхался, в открытых, округлившихся глазах блестели слезы. Отцу показалось, что на губах старшего выступила розовая пена. Маленький беззвучно плакал, беспомощно шевеля тонкими пальчиками. Сергунька и Вовка лежали в беспамятстве, неровно и тяжело дыша.

Волна круто повернула неуправляемую лодку, вторая с силой качнула ее, третья, словно ждала, налетела, качнула с еще большей силой, и через накренившийся борт хлынула вода.

Никита Алексеевич кинулся к рулю, пытаясь выправить лодку одной рукой, второй торопливо черпая ведром воду. Новая волна опять плеснула воду в лодку. Не слушаясь, лодка вывертывалась поперек волн.

«Все!» — мелькнуло у Никиты Алексеевича. Руки ослабли, тело налилось усталостью. Не хватало сил держать руль и одновременно вычерпывать воду. Моторка, заметно оседая, плясала на волнах, не подчиняясь рулю.

Бориска, встав на четвереньки, выбирался из-под намокшего одеяла.

— Куда? — испуганно крикнул отец.

— Дай! — по движению губ сына угадал отец. Глазами мальчик показал на ведро.

Желание Бориски помочь отцу в эту последнюю минуту наполнило Никиту Алексеевича еще не испытанной силой, помогло собрать себя, и он, стиснув зубы, вывернул круто руль, поставил лодку наперерез волнам и стал быстро одной рукой вычерпывать воду.

— Ложись! — крикнул отец. — Бориска, ляжь, не бойся, — просительно добавил он.

Лодка шла теперь под острым углом к берегу, и вода перестала захлестывать ее.

Бориска медленно, очень медленно, лег, натянул на себя одеяло и закрылся с головой.

Низко надвинув шапку, облизывая мокрые губы, вглядываясь с тревогой в пустынные синеющие дали, Никита Алексеевич упорно вел моторку, до боли в суставах сжимая вырывающийся руль.

Тревожный, хватающий за душу, голос сирены пронесся над водой и вернулся, отраженный отвесным скалистым берегом. Никита Алексеевич увидел впереди, слева, белую санитарную моторку. Она быстро приближалась, вспарывая носом волны.