Виктор Стариков - Рябиновая ветка

Так вот Панька Рогачев и сознался. Потом на суде сказал, что хотели они лютой смертью уморить Егора, чтобы другим пострашнее стало.

Вот, думаю, какие муки вы нам готовите, волчье племя. У нас на медведей иногда с петлями охотятся, так и то охотникам выговаривают, дескать, сердца у вас нет, зверье душите, с ружьем-то на него не решаетесь выйти. А вы людей не щадите! Страшны, значит, вам колхозы.

Махнула я тогда рукой на все свое домашнее хозяйство и ушла в колхоз. Думаю, пока нет Егора, я помогу миру всем, чем могу.

Приеду в больницу, рассказываю Егору о наших колхозных делах. Он улыбается, смотрит ласково.

— Так и надо, Дарья, — говорит мне.

А мне похвала его в те дни была слаще ласк.

Вернулся Егор из больницы, но еще долго работать не мог. Очень сильно шею ему повредили, головы ни поднять, ни повернуть. Боли его мучили, лежать не мог, спал сидя. Приспособили мы ему подушку на край постели, он сядет на пол, голову к подушке чуть прислонит, так и спит. Больше года в постель не ложился. Видели — головы и сейчас повернуть не может.

Эту рукавичку рогачевскую никогда я не забывала.

Говорят про меня, что баба я сумасбродная. Да нет, уж вы не качайте головой. Сумасбродничала я, что скрывать. Верно, Аверин, председатель наш, рассказывал вам? Бывало это у меня, бывало. Но как вспомню эту черную рукавичку, вышитую цветными нитками, так вся дурь с меня сходит.

Женщина опять замолчала, видимо, этим отступлением нарушив последовательность своих воспоминаний.

— Одиннадцать детей вырастила, а где они? — недоуменно спросила она. — Верно, одиннадцать. Двое на фронте погибли: один Иван, старший, в первые же месяцы, он на границе служил, другой Петр, четвертый, уж в самом конце войны. На немецкой земле его могила. В наш сельсовет из этого немецкого города письмо пришло, что, дескать, передайте его родным от немецкого народа — чтут они память советского солдата и следят за его могилой. И карточку могилы прислали, где Петя похоронен. Остальные? Разлетелись по всей стране. Каждому хотелось образование дать. Татьяна, младшая доченька, на химика выучилась, в Тагиле на заводе работает. Степан — агроном, уж ему, кажется, можно было домой приехать, и тот в каком-то институте остался, в котором овец разводят.

Неправильно ведь это было, что молодые из колхозов разъезжались? Я по-своему, простому, так думаю, что без молодых нам, старикам, с колхозным хозяйством не справиться.

Вот одно время пошатнулися дела в колхозе. Трудодень скудеть начал.

Почему так получилось? Мне разобраться трудно. Только видела я, что неправильно наше хозяйство идет, не думают руководители колхоза о народе. Да и менялись у нас председатели чуть не каждый год. Один придет, взглянет, все старые распоряжения отменит, все по-своему повернет, а через год в другое место переедет. Садится на его место новый председатель, и опять на свой вкус и манер все строит. Подходит год, опять за плохие дела спросить не у кого. Ведь как они подгадывали — перед отчетным собранием из колхоза уходили, не хотели перед колхозниками ответа держать.

Работала я на огороде, звено у меня подбилось хорошее — женщины пожилые, одногодки мои. Девчушки да парнишки подсобляли. В войну еще мы это дело начали, способно оно пошло. Город в овощах очень нуждался. Не успеем мы овощи собрать, а уж машины пылят из города — давайте грузите. Мы понимали: работаем, чтобы городскому народу легче жилось, без овоща ведь трудно.

Кончилась война, начало хиреть наше дело. Все меньше и меньше машин из города. Соберем овощи, они лежат, гниют. Председателю говорим — бери, вези сам. Он отнекивается. Говорит, что нет у него транспорта за восемьдесят километров огурцы возить. Он не знает, как ему хлеб вывезти досрочно, а мы к нему с огурцами пристаем.

Площадь огородную нам год от года все меньше дают. Людей поздоровее на другие работы забирают. Нам один ответ — обойдетесь. Весной придешь просить лошадь навоз под парники привезти, — говорят: обойдетесь. Стекла попросишь — обойдетесь…

До чего дело дошло… Помню, хорошую мы капусту вырастили, никогда такая не удавалась — кочаны руками не обнимешь, с земли не поднимешь, крепкие, как камень. А что толку? Так они у нас и остались. Зимой овцам и коровам скормили. Я аж ревела, когда узнала. Вот, думаю, где мои копейки гибнут, вот почему цена мне в светлый день четвертак.

Тогда-то я махнула на все рукой и вроде ушла из колхоза. Весной зовут меня на огород: «Тетя Даша, пора рассаду готовить». Нет уж, говорю, ищите другую дуру — тетю Дашу. Вот посмотрите осенью, что я на своем огороде получу. А это у меня с зимы была думка — своим огородом колхоз удивить.

Поработала я! Всю землю перетряхнула, как вот пуховую постель трясут, грядки по шнурочку выложила. Семена у меня хорошие были припасены. Парнички сделала. Старик смотрит на мои заботы, пыхтит только.

Поспели у меня огурцы рано.

Поехала я на базар. Продала все в один день и привезла домой столько денег, что в одну эту осень поправила наши домашние дела. Муж и сын в обновках ходят. Егор ворчит на меня, но от обновок не отказывается, новый костюм каждому приятно надеть. Баб, моих товарок, зависть одолела. Я им говорю: «Вам, бабочки, дорога на базар не заказана. Огородом никто не обижен». А сама вовсе озверела — о колхозных делах совсем не думаю.

Вдруг новость — объединились мы с соседними колхозами.

Появился и председатель новый — Аверин. Это мужик твердый. Пришел он ко мне, начал стыдить, уговаривать бросить базарные повадки, для колхоза постараться. А мне его слова, что дождь на крышу — только мокрит и стекает. Так мы с ним ни о чем и не договорились.

Оставил он меня. Приду на собрание, только глазом покосит. А меня бес обуял, шумлю на каждом собрании, ни одного промаха никому не прощаю. Аверин выступит, говорит: «У тех, кто работает, бывают, конечно, ошибки. Но плохо, когда о них говорят такие, которых и колхозниками назвать нельзя. Такие для нас хуже лодырей». Ладно, думаю, ты речист, да мне тоже слов не занимать.

А сама заметила, что меня он лодырем не назвал, язык не повернулся.

Прошлой осенью загудело наше село. Появились новые законы для колхозов. Потянулся из города народ в деревню. Все о переменах говорят. Приумолкла я. Сижу на собраниях, слушаю. Люди праздничные речи произносят, а я думаю, чем все это моему огороду может грозить.

К весне рано начали готовиться. Аверин собрал старушек, просил их помочь в огородных делах. Уговаривал каждую взять себе участок по силам, следить за ним, отвечать за урожай с него.

Начали новое дело — торфоперегнойные горшочки готовить. Стекло для парников привезли. Шефы за строительство теплицы взялись.

Ко мне не идут. Аверин молчит. Женщины забегут, рассказывают, новостями делятся. Вижу, что верят они в большие перемены.