Виктор Логинов - К отцу [сборник]

За зиму у Василия втянулись щеки и запали глаза. Губы и нос были синими. Виски посерели от какой-то чудной, вроде бы грязной седины. И весь он, даже после бани, казался грязным и облезлым, как бездомная собака. Но к середине лета от зимнего Василия не осталось и следа. Лицо у него пополнело, морщины разгладились, на кожу лег коричневый здоровый загар. Спрятались скулы, выпиравшие пониже ушей. Даже неприглядная седина и та исчезла в густоте отросших волос. Отъелся Василий, отоспался на свежем воздухе. Он и до войны таким молодым и упитанным не был. Новая жизнь ему пришлась по душе.

Маняша радовалась. Потихонечку, про себя, чтобы не сглазить. Авось, думала, так и продержится Василий еще годок, а там, может, и война закончится. Не век же ей, войне, идти.

Второе военное лето выдалось в тех местах влажным, грибным. Уже в июне стал попадаться людям белый гриб, а маслят да сыроежек было столько, что хоть косой коси. С июля пошли челыши и подберезовики. Из окрестных лесов тянулись вереницы людей с корзинками и лукошками. Брали гриб и прямо в мешки. Везли возами. Над городом целый день стоял сладкий запах грибного супа.

Один раз собралась по грибки и Маняша.

Незадолго перед этим ее вызвали повесткой на ткацкую фабрику, где она когда-то работала, и там сказали, что она, по спискам, старая ткачиха, дети у нее не грудные, мало ли что одна с пятерыми, люди есть, которые живут и потруднее, ничего не поделаешь, надо работать.

К станку Маняша не встала, старик мастер отрядил ее в подсобницы. А это такая работа, что на часок-другой и отлучиться домой иногда можно было, поглядеть, чем дети занимаются.

Дети-то как раз и повадились в эту пору ходить по грибы. Маняша и сама любила грибки собирать. Меньшой все звал ее съездить к папке. Туда грибники городские не доезжали, и грибов там было невпроворот. Это Василий сам говорил. И Маняша, выбрав удобный денек (на смену ей нужно было заступать вечером), поднялась затемно, разбудила меньшого и на рассвете вышла с ним на шоссейную дорогу. Большую корзину Маняша не взяла. Ехала больше с целью посмотреть, как Василий живет. Может, постирать бельишко. Да мало ли что…

С утра на дороге движения было мало. Но вскоре показалась первая машина. Как раз в нужную сторону. Маняша вынула из корзинки бутылку с молоком и стала махать ею. Шофер, рябой солдат, остановил грузовик.

— Куда? По грибы? — спросил он, покосившись на военного, который дремал с ним рядом, уронив голову на грудь.

— До будки, дядечка, до контрольной, — попросила Маняша.

— До будки не могу. Не имею права.

— Да у меня там мужик служит. Возьми молочка, только подоила.

— Все равно не смогу, — покачал головой рябой, беря и пряча в кабине бутылку с молоком. — Раньше ссажу. Не позволено нам. Нельзя. Лезьте в кузов.

В кузове лежали какие-то ящики. Но сзади был пустой уголок, и Маняша с сыном примостились там.

— Поехали!

— А дядя-генерал там будет? — спросил меньшой.

— Нет, — сказала Маняша. — Не будет его там. Он в городе.

— Не в городе, не в городе, — возразил меньшой. — Дядя-генерал нас там ждет. Туда, куда едем. Там.

— Ну пусть по-твоему, пусть по-твоему…

Маняша не ожидала, что так и выйдет, как меньшой говорил, а после долго об этом вспоминала.

Рябой солдат высадил их на каком-то повороте. Он сказал, что дальше они должны идти пешком, недалеко осталось. И вправду, за поворотом стал виден полосатый шлагбаум и домик около него справа. Еще правее стоял второй домик, побольше. Над его крышей склонились березы.

— Вот и квартира, где папка наш живет, — сказала Маняша меньшому. — А лес-то вокруг какой! Может, по лесу сначала походим?

Маняша хотела прийти к Василию с корзиной, полной грибов. Чего-то она побаивалась заявляться сразу, без спросу-то. Но меньшой потянул ее за руку:

— Хочу, чтобы дядя-генерал киску показал!

— Какой ты! — укоризненно сказала Маняша. — Да нет же его там, не живет он в лесу.

— Нет, живет, — настаивал меньшой, и Маняше эта настойчивость сына была как-то даже неприятной.

— Ладно, пойдем, пойдем…

Меньшой выскочил на чистую тропинку, побежал рысцой, в своих длинных и широких штанах похожий на мужичка-карлика. Не поспевая за ним, Маняша отстала. Меньшой уже подбегал к домику, а Маняша еще была далеко. Ей показалось, что кто-то выглянул в окошко. Выглянул и скрылся, словно испугался Маняши. И был это не мужик. Не мужицкая — густоволосая, рыжая — была голова. А может быть, свет так упал, потому что Маняша не могла допустить, чтобы на контрольно-пропускном пункте в этот час оказалась посторонняя женщина.

Меньшой скрылся за углом, и Маняша вдруг услыхала его радостный крик:

— Дядя-генерал, дядя-генерал!

«Неужели Семенов, Матвей Григорьевич?..» — мелькнуло у Маняши.

Так оно и было. Семенов высунулся из-за угла и сразу спрятался, словно не Маняшу увидел, а какое-нибудь чудище. Обознаться он никак не мог, и выходило, что он тоже испугался Маняши. Оно и верно, непрошеный гость хуже татарина. Только, с другой стороны, с какой стати бояться Семенову жены своего подчиненного?..

Что там говорить, причина для этого была! Маняша видела в окне рыжую простоволосую бабу — и этим все объяснялось. Испуг Семенова подтвердил, что дело тут нечистое.

В эту минуту Маняша была бы рада провалиться сквозь землю. У нее отяжелели ноги. Но она продолжала идти в смятении, боясь подумать, что ее может ждать за углом.

Там кричал меньшой:

— Дядя-генерал, дядя-генерал, куда ты? Дядя-генерал!..

Где-то близко затрещали кусты. Маняша увидела, как мелькала в них голова Семенова. А потом снова затрещали кусты, и теперь уже Василий мелькнул и исчез в лесу. Он бежал, нагнувшись, как от пуль.

— Зайцы-ы! Эх вы, зайцы-ы! Ату вас, ату! — раздался крик. А потом по лесу раскатился такой хохот, что у Маняши зашевелились на голове волосы. — Пятки смазываете! Эх вы, мужики!

Из-за угла появилась Пашка Кривобокова. Да Маняша-то ее уже по голосу узнала.

— Ай, Маняша! Ой, Маняша! — застонала она, приседая от смеха. — Как они от тебя в лес сиганули, ты бы видела, ты бы посмотрела!

Пашка приседала, хлопала себя ладонями по животу. Изо рта у нее высовывался красный и острый, как жало, язык.

— Бесстыдница! — крикнула Маняша. — Постыдилась бы! Что же ты делаешь? На чужих кидаешься! Своего бы завела! Бесстыжая твоя рожа, вот что я тебе скажу!

Пашка была пьяна, но от Маняшиных слов как будто отрезвела, презрительно выпятила губу и сказала:

— Успокойся и направь свои оскорбления по адресу, дорогая! Я к твоему красавчику не имею никакого отношения. Он мне не нужен! Или ты к Матвею Григорьевичу ревнуешь? Семенов о тебе хорошо отзывается! А? — Пашка хлопнула ладонями по бедрам и выпятила грудь.