Виктор Логинов - К отцу [сборник]

— Бесстыжая, бесстыжая харя! Шлюха! Паскудница! — Маняша плюнула, стараясь угодить Пашке в лицо. — Тюрьма по тебе плачет! Я тебя в тюрьму упеку!

— Какая прыткая! Руки коротки! Больно-то не грози, а то мне стоит Матвею слово сказать, и твоего муженька к черту на кулички зашлют! У меня такое средство имеется!

— Да уж вижу твое средство, вижу!.. — Маняша готова была обложить Пашку всеми погаными словами, которые знала, но тут она увидела меньшого. Засунув палец в рот, он с ужасом глядел на Пашку и готов был истошно зареветь. Маняша кинулась к нему.

— Что с тобой говорить, мещанка ты! — презрительно сказала Пашка и скрылась за углом.

— Страшной тети боюсь, домой хочу! — закричал меньшой, вцепившись ручонками в плечи матери.

— Пойдем, пойдем, милый!..

Одно желание теперь испытывала Маняша — бежать отсюда, бежать, как от лихих людей, и не возвращаться никогда к этому месту. Держа на одной руке сына, она другой рукой подхватила корзинку. Но корзинка вывалилась. Она нагнулась, чтобы взять корзинку поудобнее, и увидела в кустах Василия. Он уже оделся и крупным шагом шел к ней. Глаза у него были бешеные, собачьи. Опомнился в лесу, накопил злости. Маняша поняла: не успела уйти, теперь бой начнется!..

Василий шел на Маняшу с яростно сжатыми кулаками. Она крепче прежнего прижала меньшого к груди.

— Папка, — прошептал меньшой, — злой, бить будет!

— Тебя не тронет, тебя не тронет, — успокоила его Маняша. — Меня побьет.

— И тебя не надо!..

— Тебя кто просил? Ты зачем? Тебе что здесь надо? — еще издали закричал Василий, Он споткнулся и нехорошо выругался.

— Постыдись, Вася, что ты!.. Как тебе не стыдно! Что ты делаешь! Пятеро ведь, пятеро у тебя! — Маняша заплакала.

Но Маняшины слезы всегда только разъяряли Василия. Он еще раз споткнулся, словно земля отказывалась держать его, опять выругался и бросился на Маняшу с кулаками.

Маняша отскочила, не выпуская сына из рук. И Василий, промахнувшись с полупьяна, упал на колени. Тут уж Маняше пришлось отпустить сына и крикнуть ему:

— Беги! Я догоню! Беги скорее!

Меньшой с плачем кинулся наутек.

— Я тебе дам! Я т-тебе покажу! — взревел Василий, накидываясь на Маняшу. Он ударил ее кулаком в грудь. — Следить за мной, следить?!

Маняша сжалась, закрыла лицо ладонями. Василий хотел пнуть ее носком сапога, но не успел.

— Витяков, Витяков! — раздался предостерегающий голос Семенова. — Назад! Я приказываю!

Маняша кинулась к сыну. Меньшой ревел, кулачишком размазывая по лицу слезы.

— Папка плохой, папка дурак! — говорил он, — Зачем он дерется? Я не поеду больше к папке!

— Не поедем, не поедем!.. — Маняша подхватила сына и побежала от позора.

Тяжелый был этот день. С трудом успокоив сына, Маняша пошла с ним пешком: машины не останавливались. Немного погодя в кузове одного из грузовиков проехали в город Пашка и ее рыжая подруга, женщина, с которой, по намекам Пашки, был Василий. Слезы душили Маняшу. Чтобы не пугать меньшого, который немного повеселел, Маняша глотала их, давилась…

Василий погуливал и раньше. Он всю жизнь был такой, гуленый. Но последние два года утихомирился вроде. Постарел, что ли. И Маняша думала, что старое не вернется. И уж никак не ожидала она, что муженек свяжется с бабами на военной службе!

Не образумила Василия война, ничему не научила жизнь. После того случая через неделю, а может, и раньше прибежал он домой. Растрепанный какой-то, на щеках красные пятна.

— Через час отправляемся!

Старших ребятишек не было дома. Так они и не попрощались с отцом. Меньшой забился под кровать, кричал оттуда:

— Не вылезу, не вылезу, папка драться будет!

С трудом удалось Маняше выманить парнишку из-под кровати. Обливаясь слезами, она подталкивала его к отцу, говорила:

— Простись, простись с папкой, может, и не увидитесь больше…

Василий затравленно огляделся, махнул рукой и сказал:

— Ну, мне пора!

Но сына все-таки обнял и поцеловал. Потом снял с гвоздя свою старую кепку, повертел в руках и повесил.

— Смотрите тут без меня!..

Маняша бежала за ним, а сердце у нее чувствовало, что на этом все и кончится, бежит она за мужем последний раз.

Маняша редко вспоминала свою молодость. Годы, проведенные в Павловском, казались такими далекими. Когда мелькал в памяти какой-нибудь случай из детства, она изо всех сил старалась припомнить, что за день был тогда, ясный или пасмурный, сколько лет ей было и что произошло потом. Чаще получалось так, что никаких подробностей, кроме самого случая, припомнить Маняше не удавалось, и она с облегчением вычеркивала этот случай из своей жизни, уверенная, что это бабушка ей в детстве про свое рассказала. Бабка ей много всего рассказывала. Когда она померла на второй год после революции, ей было восемьдесят с лишним. Дед почему-то звал ее помещичьей дочкой. Какая-то история была связана с этим. Не то в самом деле бабка родилась от помещика, не то у помещика служила. Но и это все Маняша накрепко позабыла, перепутала и уже не могла с уверенностью сказать, сон она вспоминает или явь. К шестидесяти годам жизнь ее как бы сама по себе разделилась надвое: первые восемнадцать лет до замужества и все остальное потом, начиная с того дня, когда в Годунове на празднике встретила Маняша Ваську Витякова, своего будущего мужа. Замужество — вот та черта, дальше которой Маняша, смиряя себя, еще в молодые годы старалась не заглядывать. Да, по правде говоря, и некогда было заглядывать Маняше в далекую девичью часть своей жизни. Мало-помалу она и заволоклась туманом, отдалилась и перестала иметь какое-либо значение. Вот почему Маняше иногда казалось, что она, детская и девичья часть жизни, вовсе и не существовала, Не качалась Маняша в зыбке, не держалась за материнскую юбку, не пасла корову на лугах, не играла девчонкой, а просто ни с того ни с сего отдали ее родители замуж, и потянулись безрадостные дни ее существования вперемежку с разными заботами и бедами.

«Жизнь-то, жизнь-то… сколько всего пережила!» — часто говаривала Маняша.

Прошлым летом, когда гостил у нее младший сын, она вот так же произнесла эти слова, не придавая им никакого значения. А сын возьми да и спроси:

— Ты когда последний раз в Павловском была, мама?

— В Павловском-то?..

Маняша остановилась и задумалась.

— А вот когда…

Но она не могла сразу сказать. Вслух думала:

— В двадцать втором меня в Годуново выдали… Каждый год в гости ездила… В двадцать восьмом Василий в город уехал, а в двадцать девятом… В двадцать девятом-то последний раз и была в Павловском. Да, да, в двадцать девятом, как сейчас помню! Нет, потом еще была, года через четыре.

— Это сколько же с тех пор?.. Тридцать три года прошло, — подсчитал сын. — Тридцать три года!