Геннадий Юшков - Живая душа

Стояли, вцепившись в поручень. Все умолкли, напряглись. Сейчас, сейчас начнется. Здесь, в самолете, еще сохраняется чувство защищенности и недосягаемости, а через минуту откроется люк, шаг в пустоту — и, может быть, смерть глянет в глаза…

«Кондоры» все кружились, выбирая среди тайги нужный пятачок, Ермолаев не показывался из кабины. И вдруг выскочил, скомандовал резко:

— Пошел!..

С той же четкостью, как на тренировках, направились к гудящему проему люка, затылок в затылок, наклонялись, падали вниз, заученно считая в уме секунды.

Неожиданно близко были вершины деревьев, проносившиеся под самолетом и тотчас остановившиеся, едва Воронин оттолкнулся от кромки люка. Вернее, деревья теперь двигались не горизонтально, не в сторону, а рванулись прямо вверх, к Воронину.

Он потянул кольцо, почувствовал движение в ожившем ранце за спиной, свист в ушах усилился, и вот рывок, резь от впившихся лямок, тишина, будто под водой… Щуря заслезившиеся глаза, он высматривал, куда опускается. Узкая проплешина, продолговатая поляна, не сплошная, а с перемычками: в том ее конце, что остался позади, гаснут, ложатся наземь купола первых парашютов.

Вот кувырнулся в бурую траву и Ткачев, его парашют хлопал, пузырился от ветра, будто снова хотел взмыть над поляной.

Воронин со всею силой, какая была у него, потянул левые стропы, помогая ветру. Ветер относил его с прогалины к деревьям, это делало приземление опасным. Но Воронин помогал ветру — иного спасения не было…

Он сжался в комок, когда сосновые ветки хлестнули снизу, затрещали, ломаясь. Его вертело, било. В какое-то мгновение он все-таки уцепился за ствол, натяжение строй ослабло, и он скользнул вниз по стволу, соскользнул возможно скорее, чтобы парашютный купол не снесло с макушки дерева. И его не снесло, — обломки сучьев прорвали плотную ткань. Теперь купол беспомощно трепыхался, как рубаха на огородном пугале.

Воронин хотел перерезать стропы, но потом раздумал. Дотянулся до крепкого сука, встал на него. Быстрее будет отстегнуть лямки. И, обдирая от торопливости пальцы, он отщелкнул карабины на лямках, сбросил с себя запасной парашют. Главное сделано. Главное для этой бесконечной минуты.

Он спустился с дерева, огляделся, ища укрытия. Елка-выворотень лежала в нескольких шагах — задранные корни с пластом земли. Воронин кинулся к ней, присел за плотным земляным щитом, сдвинул предохранитель на автомате.

Ну, попробуем поохотиться.

Воронинский парашют виден отлично, и сейчас сюда прибегут не только те, кому поручено следить за ненадежным проводником. Авось еще кто-то поверит, что Воронин застрял на дереве, не справившись с ветром. И тогда он прищучит не двоих-троих, а побольше. И, может быть, затем совладает и с остальными.

А если бы немножко утихла, унялась боль в голове, исчезли пятна и круги перед глазами, — он бы благословлял удачу.

Текли секунды.

Он слышал, как второй «Кондор» прошел над поляной, сбрасывая грузовые парашюты. Схлынул самолетный гул, начал удаляться. Вот и совсем тихо.

Птичий свист раздался. Дневная птичка дудела спозаранку — воронинские «ученики» перекликались…

Белая ночь сияла над пармой. Полная блеска и тепла, несказанно прекрасная белая ночь. Какие песни о ней сложены в народе коми. Как ее ждут долгою беспросветной зимой. Как радуются ее приходу…

Половодье переливчатого блеска на земле и в небесах, половодье песен — и человечьих, и песен бегущей воды, и теплого ветра, и всех лесных обитателей от мала до велика…

Воронин забылся на какой-то миг, ощутив вдруг, что находится на родной земле. Он все-таки очутился здесь и видит все это. Небо над пармой, купы сосен и кедров, траву. Он видит это, и сердце его чувствует кровную связь с каждой былинкой, с каждой каплей воды…

Шорох позади.

— Не стреляй, — негромко проговорил Ткачев. — Все равно не получится.

Работником органов госбезопасности девятнадцатилетний Алексей Ракин стал совсем неожиданно. Его возвратили прямо с дороги на фронт.

На второй же день войны Ракин помчался в райцентр, везя с собой уже написанное заявление о том, что он уволился с мирной должности и требует отправки в действующую армию.

Районный военкомат осаждала толпа добровольцев, Ракин метнулся в комитет комсомола, там был знакомый секретарь, земляк. В общем, удалось пробиться в число первых призывников.

Мать едва успела с ним попрощаться — приехала в тот час, когда Ракин, стриженный наголо, стоял перед военкоматским крыльцом, в шеренге мужчин постарше, и старательно держал равнение на грудь четверо того.

Мать плакала, порываясь отдать ему мешок с гостинцами, а Ракин стеснялся ее, стеснялся нелепого мешка и незаметно махал рукой, не разрешая приблизиться.

Сошел с крыльца военком, оглядел шеренгу.

— Ракин!

— Я!

— Выйти из строя!

Ракин тотчас почуял недоброе и остался на месте. Тогда военком подошел сам.

— Почему вы написали в заявлении, что уволены с работы?

— Я уволился!

— Вы убежали, товарищ Ракин. Самовольно. Приказываю немедленно вернуться по месту службы.

Ракин имел несчастье служить радистом в тресте «Комилес». Еще в школе мастерил приемники, детекторные и ламповые, потом выучился на коротковолновика. Конечно же надеялся, что с этой специальностью немедленно попадет на фронт, но выяснилось, что специальность-то как раз и подвела. В тресте заявили непреклонно: пока не подготовишь квалифицированную заместительницу, об армии не думай. А то и вообще дадим бронь.

В те июньские дни сорок первого всем казалось, что враг очень скоро будет отброшен. Ну, два месяца, ну — полгода продлится война. Оттого в тресте и злились на мальчишество Ракина, и оттого сам Ракин боялся опоздать на фронт. Вдруг без него немцев расколошматят?

Бешеными темпами Ракин подготовил себе замену — грамотную и толковую девчонку. Девчонка была к тому же в него влюблена. И это сокращало процесс обучения.

И вот уже на официальных правах, действительно отпущенный из треста, Ракин вновь стоял в шеренге перед военкоматским крыльцом, заново подстригшись. И вновь его провожала мать, собравшая в дорогу мешочек с провизией. И вновь плакала, порываясь подойти.

— Ракин! Выйти из строя!

Он спервоначалу подумал, что ослышался. Что это — отголосок горьких воспоминаний?

— Ракин, выйти из строя!

— Зачем?!

— Не пререкаться!

Тут даже его мать, плакавшая взахлеб, вдруг перестала плакать, подошла к военкому, спросила, почему ее сыну второй раз отказывают, ведь он не хуже других, он, слава богу, и вырос здоровым, и в школе обучен как следует, и на работе передовиком был…