Геннадий Юшков - Живая душа

Отцовского наточенного топора не нашел дома, второпях схватил старый, которым дрова кололи. Вернулся к сосне и первым начал рубить. Руки не слушаются, сколько раз замахнусь, столько раз в новое место попадаю. Кора на сосне — лохмотьями.

Пока я долбил своим тупым топором, тихо подошел к нам Коно Семо. Его никто и не заметил. Обернулись мы только на его кашель. Смотрит Коно Семо, не похоже, что сердится, но левой рукой нервно и быстро топорище поглаживает.

Раньше, бывало, увидим, что идет он с работы, сразу к нему бросаемся: «Дядь Семо, где был? Что делал?» Слушать его мы любили, он интересно обо всем рассказывал. А сейчас притихли, молчим. Даже не поздоровались.

— Ну-у? — каким-то непривычным, сухим голосом протянул Коно Семо. — В деревне больше не хотите жить? В другие края собрались?

— Никуда не собрались! — осмелев, сказал я. Топор за спиной прячу.

— А зачем дерево губите?

— Гнездо там! Дятлово гнездо! — не подумавши, ляпнул Максё Толя. А может, он это нарочно сказал. Чтоб посчитаться со мной за ушибленное ухо.

— Не смейте гнездо трогать! — гневно приказал Коно Семо. — Эта птица наши леса охраняет! Если хотите жить здесь — не губите без нужды ни зверя, ни птицу, ни дерево… Поняли? А теперь — шыть со своим топором из лесу!

Спотыкаясь, побежали мы домой; впервые мы увидели Коно Семо таким разгневанным, впервые услышали от него такие слова. Запомнились мне они.

Теперь, когда половина жизни позади, не могу я представить себя без родины. Хоть ненадолго, а должен приехать в родные места, увидеть реку со светлыми перекатами, услышать, как гудят под ветром наши сосны. И если все это сохранилось и не оскудело еще, так только потому, что жили на моей земле люди, похожие на Коно Семо.

За год до войны с фашистами я поступил в школу. Осенью возвращаюсь с уроков и вижу, что Коно Семо спускается возле нашего огорода к реке. Несет на плече вершу из ивовых прутьев.

Заметь я его издали — непременно бы спрятался. Была у меня причина… Но я загляделся на пестреньких свиристелей, ощипывавших рябиновый куст, и прозевал приближение Коно Семо. Стою на тропинке, скашиваю глаза, как стреноженный конь. Если попробует Коно Семо поймать меня — сигану через изгородь…

Позавчера мы, мальчишки, без спросу взяли лодку у Коно Семо. Хотели на нашей покататься, да мой отец куда-то ее угнал. Вот и забрались в лодку Коно Семо. Покатались, а на берег ее не вытащили, бросили в воде. Просто заигрались, забыли.

К ночи зашумел проливень; словно крупным горохом кидали в окна. И утром еще дождило, когда я проснулся.

— Коно Семо чуть без лодки не остался! — говорил за столом отец. — Кто-то взял и в воде оставил. Узнать бы, что за человек, да руки поотрывать!

— Ребятишки, кто ж еще! — отозвалась мать. — Бабы вчера за брусникой собрались, но ведь бабы такого не сделают.

— Хорошо, я увидел да вытащил.

— Не спортилась лодка?

— Могла. Осина-то разбухает быстро, налилась бы водой и лопнула.

Я лежал на полатях и ждал, когда разговор перейдет на другое. Отец по моему лицу сразу бы догадался, кто затопил лодку. Но с отцом обошлось, он ничего не заподозрил. Я надеялся, что через день-другой и Коно Семо забудет о происшедшем.

И вот — встретились.

— Генагей!

— Что, дядь Семо?

— Брали мою лодку?

— Когда? — спросил я безразлично, словно ни о чем не ведая.

— Позавчера. В воде бросили, а твой отец вытащил.

— Мы? Нет, дядь Семо, не брали.

— Старухи полоскали белье, всех вас видели.

Верно, я припомнил: на речном берегу женщины колотили белье. Отпираться теперь глупо. Но я выпалил снова:

— Мы не брали!

— Мне ведь не жалко, — сказал Коно Семо. — Только в воде не оставляйте. К тому говорю, чтоб наперед знали.

— Да не брали мы, дядя Семо! — Я даже сделал вид, что обиделся.

— Ну, ладно, — Коно Семо кивнул. — Пускай так… А в школе-то хорошо учишься?

— Ага! Сегодня «отлично» поставили по арифметике.

Он прищурился, подмигнул:

— Сложить одну шаньгу и одну ковригу хлеба — сколько будет?

Я растерялся. Как можно складывать маленькую шаньгу и большую ковригу?! А Коно Семо усмехается, ждет ответа.

— Два будет! — говорю.

— Чего — «два»? Ковриг или шанег?

— Два хлеба, вот чего!

— Хитер! — качнув головой, сказал он одобрительно. — Валяй учись. За меня учись, за отца… Только врать не привыкай!

Оказывается, он не поверил мне. Видимо, ждал, что я все-таки признаюсь, скажу ему правду. Конечно, он ничего бы мне не сделал, разве что пристыдил бы… Но мальчишеская глупость словно подталкивала меня:

— Сказано: не брали мы, дядя Семо, твою лодку! Была нужда! Захочу, так на своей покатаюсь, мне отец позволяет!

Вот как наврал. В глаза наврал и не смутился.

Коно Семо вздохнул, поправил на плече скрипучую вершу и пошел мимо меня к реке.

И все же я попался. Нет, не к нему в руки — он тяжелую свою руку никогда на детей не поднимал. Я иначе попался.

В начале зимы по первому снегу мы катались на санках с Церковной горки. Максё Толя хотел сесть сзади меня, уцепился за мою спину, а санки выскользнули и понеслись, пустые, к дороге. А там проезжали возы с сеном. На переднем возу — Коно Семо, его издалека узнаешь по шапке-ушанке с козырьком.

Пока мы с Максё Толей в снегу барахтались, Коно Семо подхватил мои санки на воз, а потом, за поворотом, незаметно кинул в овражек.

Вечером встретил я Коно Семо, спрашиваю:

— Дядь Семо, зачем вы мои санки спрятали?

— Я? Твои санки?!

— Будто не видел!

— А когда?

— Днем, когда сено везли.

— Что ты, Генагей! Стану я, взрослый мужик, санки прятать.

— А я видел, видел! Своими глазами!

— Ошибся небось… Неужто я стал бы отпираться? Сроду не утаивал ничего. Меня ведь за человека тогда никто не посчитает. Если я, Генагей, провинюсь, так сразу признаюсь.

Коно Семо говорил искренне, и я уж начал сомневаться — его ли видел на дороге? Вдруг ехал другой человек в похожей шапке?

— Поверил теперь?

— Ага…

— Видишь, — с улыбкой проговорил Коно Семо, — как просто обманывать? Легко и просто.

— Значит, обманули?!

— Ты меня осенью тоже обманул. Когда отпирался, что лодку не брал. Обмануть-то легко… Но потом стыдно бывает, Генагей. Разве тебе не стыдно?

— Стыдно, — вымолвил я чуть слышно.

— Вот видишь.

— Я не буду больше, дядь Семо.

— Ну, и я не буду, — сказал Коно Семо. — Пусть никто не посмеет сказать, что мы нечестные люди. Правильно?

— Ага!

Радостно мне сделалось, а отчего — сам не пойму. Ведь уличил меня Коно Семо. Ловушку расставил и поймал. А мне радостно, будто я из болота выбрался на сухую тропу.

Мой отец и Коно Семо отправились на войну в один день. Даже в одной телеге ехали до пристани. Я, конечно, их провожал. Мать сначала не пускала меня — незачем, мол, слушать причитанья да плачи. Но я заупрямился, и отец замолвил слово: дескать, Генагей — мужчина, от плача не раскиснет.