Геннадий Юшков - Живая душа

Отец бодрым был в тот день, уверенным.

— У нас этот Гитлер недолго попрыгает! — говорил отец, усаживаясь в телегу. — Найдем для бешеной собаки дрын! Ты, мать, не горюй, к среднему спасу домой воротимся…

— Кто знает, — откликнулся негромко Коно Семо.

— Ты что? — удивился отец. — Не веришь, что победим?

Коно Семо усмехнулся.

— А зачем тогда иду воевать? Не верил бы, так не пошел бы.

Мне обидно стало за Коно Семо. Ведь охотник, на медведя ходил в одиночку, а собрался на войну, и вся лихость пропала. Задумчивый сидит.

Отцу, видимо, это тоже не понравилось, он опять повернулся к Коно Семо, хотел еще поспорить. Но вмешалась мама:

— Бросьте вы!.. Сказали бы лучше, как нам в деревне теперь жить… Одни бабы остаются. Меня вон бригадиром грозятся поставить, а какой из меня бригадир… Что без вас делать?!

— Работать! — ответил отец уверенно. — Что еще посоветуешь? Хозяйство пропасть не должно. Воротимся, снимем груз с ваших спин… А пока поднатужьтесь. Эх, не успел я дрова привезти. Найдешь, мать? Они за старой часовней, на вырубке.

— Найду, — всхлипнула мать. — Об доме не беспокойся, управлюсь. Только вот бригадирить мне несвычно…

— Кому-то надо и бригадирить, — сказал Коно Семо. — Ничего, привыкнешь. Тот ячмень, что возле конюшен, на семена оставьте. Больно хорош. И клевер, который на Игином подсеке, погодите трогать, его год назад сеяли… А впредь клевер сейте в тех местах, куда навоз не вывезешь. Клевер земле силу дает. После него и рожь, и ячмень богато уродятся… Скоро сенокос, стожки ставьте маленькие, вдвое меньше прежних. Вас теперь мало остается, так рассчитывайте силы. Заранее к непогоде готовьтесь, почините стожары, чтоб траву сушить… Ну, а остальное… чего вспомню, в письмах отпишу.

— Спасибо, Семен, — сказала мать.

На пристани визжала гармоника, кто-то горланил песню, но многие плакали. Плач усилился, когда подвалил к пристани пароход. У меня тоже слезы выступили; сдерживаюсь, а они сами собой текут.

— Генагей, — укоризненно проговорил Коно Семо. — Давно штаны без лямок носишь, теперь за хозяина в доме остаешься… Ну-ка, перестань.

— Какой из него хозяин… — плача, сбивчиво заговорила мать. — Лошадь запрячь не умеет…

— Э, мы тоже когда-то не умели.

— Ты, Семен, при живом отце рос… А мальчишка… может, и не увидит больше отца-то… Господи!..

— Ну, не оплакивай раньше смерти! — оборвал ее отец. Но мама зарыдала еще сильней, и нельзя было ее успокоить, она словно предчувствовала наше горе.

Я, конечно, знал, что на войне люди погибают. Видел это в кино. Только моего-то отца я не представлял убитым — разве можно вообразить такое? Нет, нет, отец съездит на войну и вернется с орденом на груди! Напрасно плачет мама. Я взял и отвернулся от нее, точно так же, как мой отец.

Жена Коно Семо успела наплакаться еще до того, как сели в телегу. Теперь слез у нее не хватало; она лишь сдавленно вскрикивала и стонала, не отпуская от себя мужа.

— Генагей! — вдруг позвал меня Коно Семо. — Из чего топорища делают?

— Из березы.

— А дуги?

— Из черемухи, — не задумываясь, ответил я. Мне это было известно; я же видел, как работал Коно Семо.

— А еще говорят, что плохой из него хозяин! — похвалил меня Коно Семо. — Не робей, Генагей!

— Я и не робею.

— Молодец!

— А ты, дядь Семо, робеешь на войну ехать? Там страшно, да?

Он нагнулся, заглянул мне в глаза:

— Вот съезжу и расскажу потом.

И улыбнулся.

Все дальше и дальше отдаляется этот день, но из памяти не исчезает. И всякий раз, как я его вспомню, отыскиваются новые подробности. Вот вижу, как отец вернулся к телеге и поправляет на лошади чересседельник. Отец храбрится, но веки у него припухли и вздрагивают. Будто он долго смотрел на солнце…

Вот какие мелочи вспоминаются. Да это и понятно. Ведь того, чье отчество я ношу, видели мы на пристани в последний раз.

…Подошел отец к лошади, поправляет чересседельник привычным движением. Отец хочет выглядеть молодцом, но веки у него припухли, и глаза неестественно блестят. Будто он долго смотрел на солнце…

Коно Семо привез с фронта орден Красной Звезды, два ордена Славы, медали. В том числе и самую дорогую солдатскую медаль — «За отвагу».

Он трижды был ранен. На левой ноге рана так и не заживала. Поначалу затянулась тонкой розовой кожицей, а потом снова открылась. И когда я последний раз приезжал в деревню, уже нынешней весною, мы пошли с Коно Семо в баню, и я опять увидел незажившую эту рану.

Может, она из-за меня не зажила.

После войны, подростком, работал я однажды на конных граблях. Переезжал мелкое озерцо, брода не поискал. Колеса завязли, лошадь вздыбилась, забилась, начала тонуть. Сбежались люди, кричат: «Зачем туда сунулся?!» А я торчу на железном сиденье, как на пне, и спрыгнуть боюсь.

Подоспел тут Коно Семо. Кричать не стал, быстро разделся до кальсон. Проваливаясь в грязь и жижу, добрался до лошади, выпряг ее. Выскочила лошадь на берег, дрожит вся.

— Посмотрите, не поранилась? — спросил Коно Семо. — Тут палки от закола, могла напороться.

— Цела! — ответили с берега.

Я успокоился немного. Перелез на колесо, спрыгнул в тину. Если Коно Семо не увяз, я тоже выберусь…

— Не стойте столбами! — послышался голос Коно Семо. — Грабли давайте вытаскивать! У кого веревка с собой?

Народу на берегу было много, и грабли быстро вытянули на луговину. Опять запрягли лошадь. Я жду, чтоб люди разошлись, а они стоят кружком. Им любопытно послушать, как будет Коно Семо меня ругать.

— Чего стоите, мы не утопленника вытащили! — повернулся к ним Коно Семо. А мне только и сказал: — Никогда не теряй голову, Генагей! Залез в трясину, так выбирайся!

Я не знал тогда, что у Коно Семо размоталась повязка на ноге и рана загрязнилась. Сколько времени барахтался он в затхлом пузырящемся иле… Больше рана уже не затягивалась. Гноилась, очень болела. Но Коно Семо никому не жаловался. И работал, как все.

Ничего я этого не знал, и если расспрашивал Коно Семо, то совсем о другом. Например, я не забыл его обещание — рассказать, страшно ли на войне.

— Только дураку на войне не страшно, — ответил Коно Семо. — Жизнь-то любому дорога.

— А как же люди на смерть шли? Под танки бросались с гранатами?

— Что ж. Надо было танки остановить, вот и бросались.

— Дядь Семо, а вы тоже бросились бы?

— Если бы да кабы.

— Нет, вы скажите!

— Думаешь, струсил бы? — сказал Коно Семо. — Если бы уж очень страшно стало, я б зажмурился… Вот отступали мы к Сталинграду. Батальон через реку переправился. А одиннадцать человек остались держать оборону. Надо было. Иначе не успеет батальон окопаться на другом берегу… Комбат с нами прощался, обнял всех. Думал, никто из одиннадцати больше в часть не вернется…