Геннадий Юшков - Живая душа

Томов смеялся. Он вдруг подумал, что еще год назад не решился бы перейти эту реку. Даже ради Валентины. А сейчас он хочет сделать это для себя, и сделает. Он перейдет реку, и завтра вернется обратно по этому же льду. Хотя нет, за сутки лед еще ослабнет. Но это прекрасно; ему, Томову, будет лишь веселей!

Здорово он изменился за год. Валентина не права, горе тоже научает уму-разуму. Он стал уверенней в себе, он возмужал. Прямо-таки опьяняла Томова эта внезапно почувствованная мужественная уверенность.

Он перейдет реку и, сегодня же все решит с Валентиной. Долой проблемы. Возьмет и сам переедет в город. Практика получена неплохая, в институт вернуться не стыдно. Да еще сколько замыслов в голове! Есть замечательная идея: создать станочек для изготовления сплавных бон. Толковый выйдет станочек. Томов его уже видит. Изящный такой станочек, сколачивающий бревна в аккуратные рядки. Томов выложит эту задумку в институте, и поглядим, какой поднимется ажиотаж…

Нет, все еще будет хорошо!

Он поднял жердь наперевес и ступил на лед. Нога провалилась почти до колена. Но внутри, под водой, было твердо. Там еще слой льда, не тронутого солнечной теплотой. Этот слой выдержит.

Качаясь, как хромой, Томов шел вперед; иногда тяжелая вода захлестывала голенища его сапог, но он не останавливался.

Ничего, он все-таки дойдет. И все сделает, как задумал. Еще не поздно. Еще не поздно…

Слепяще вспыхнула впереди трещина.

Авторизованный перевод Э. Шима и Т. Яковлевой.

Окна дома, в котором живет буровой мастер, всегда смотрят на буровую. Казаринов это заметил давно — когда еще в техникуме учился и первый раз приехал на практику.

Добрался Казаринов до буровой, видит — стоят четыре одинаковых барака. Табличек на дверях нет, не угадаешь, где начальство живет. Хорошо, что попался навстречу какой-то человек и показал: «Вон туда стучись!»

Казаринов, вчерашний деревенский парнишка, был робок. Согнутым пальцем постучал в дверь, вошел и встал у порога. Даже чемодан свой не решился опустить на пол. Надо было спросить сразу: «Вы Леушин?» — и показать документы. Но Казаринов не спросил, только поздоровался тихо.

Хозяин комнаты, стоявший у окна, не обернулся. Он был в рыжих кирзовых сапогах и брезентовом плаще, заляпанном синей краской. «Откуда краска?» — невпопад подумал Казаринов, а потом сообразил, что пятна от глея — жирной синей глины.

Казаринов переступил с ноги на ногу, противно заскрипела под ним половица. И опять человек, стоявший у окна, не обернулся. А ведь не мог не услышать скрипа… Руки Казаринова, державшие чемодан, затекли и болели. Да и вообще Казаринов устал — с десяток верст отмахал пешком по лежневке, по немыслимой дороге. Может, ездить по ней еще терпимо, но ходить почти нельзя: ступишь на размочаленное бревно, а оно проваливается в топь.

Хозяин комнаты наконец-то повернулся. Неприязненным взглядом смерил Казаринова и словно бы остался недоволен тем, что парень маловат ростом, не подпирает головой потолок. Обронил одно лишь слово:

— Обожди, — и вышел.

В мутном окне мелькнул негнущийся заляпанный плащ с раздутым от ветра капюшоном; скользя сапогами по грязи, мастер бежал к буровой.

Казаринов присел на чемодан и стал ждать. От обиды, что так неласково встретили, от собственной проклятой нерешительности он чувствовал себя еще более уставшим. Отчаянно хотелось есть. Он сидел и уныло размышлял: не сбежать ли отсюда? Толку не выйдет все равно. Чтоб прижиться здесь, нужен бойкий характер, нужна независимость. А у Казаринова их нет, и любой мастер, вроде вот этого, начнет помыкать практикантом. Кому дело до его почти болезненной застенчивости, до его тоски по негромкому, доброму слову? Никто не пожелает возиться с растяпой. Какой от него толк?

Правда, в конторе экспедиции о Леушине отзывались хорошо. Не пожалеете, мол, что попали на практику к Егору Степанычу. Он не только специалист, он воспитатель умелый, многих учеников вырастил… Но, вероятно, про всех мастеров так говорят. Не будет же начальство ругать собственные кадры…

Долгих три часа просидел Казаринов на чемодане. Не раз задирал рукав, смотрел на часы (мать прислала двадцать рублей на дорогу, а Казаринов не утерпел, купил первые в жизни часы, чтоб ощутить себя взрослым). Поглядывал на золоченые новенькие стрелочки, дремал, опять поглядывал. Очнулся — хозяин комнаты вновь маячит у окна, будто и не уходил.

— Здравствуйте, Егор Степанович, — поднявшись, спросонок повторил Казаринов…

— Спать ты здоров, — усмехнулся Леушин. — А есть тоже здоров?

— Нет, — простодушно ответил Казаринов.

— Разве не работать приехал?

— Работать. То есть на практику… Вот направление…

— Знаю, звонили, — оборвал Леушин, не обращая внимания на протянутые документы. — Работать придется всерьез. Авторучку запрячь подальше, если желаешь стать буровым мастером. Желаешь или нет?

— Конечно, — признался Казаринов.

— Ну вот, — сказал Леушин. — Примету не слыхивал: кто лениво ест, тот лениво работает? Отправляйся в котлопункт.

— Да мне не хочется есть.

— Я что сказал? — жестко перебил Леушин. — Я не девушка, чтоб передо мной притворяться… Быстро шагай! Я там предупредил.

Обычные три блюда — суп, гуляш и компот — поставили в котлопункте перед Казариновым. Но он глаза вытаращил: суп налит в громадную миску, такие миски только в деревне увидишь, за общим семейным столом, гуляша подано столько, что хватило бы на три студенческие порции, лишь компот в нормальном граненом стакане…

Благо еще, что Казаринов сильно проголодался. Но и то, когда добивал этот обед, пришлось ремень на лишнюю дырочку отпустить. Ничего не поделаешь, повар косится из своей амбразуры:

— Объедков не оставляй, слышишь?

«Как люди столько съедают?» — удивлялся Казаринов.

Впрочем, на другой же день удивление исчезло; точно такой обед показался уже нормальным, Казаринов истребил его запросто…

Возвращаясь с котлопункта, Казаринов замешкался. Бродил, бродил вокруг барака и не мог вспомнить, какая дверь ведет к Леушину. На улице стемнело, фонари зажглись, все вокруг кажется незнакомым. А спрашивать у людей во второй раз — совестно. Засмеют ведь… Казаринов огляделся, мысленно провел от буровой прямую линию, прикинул, в какое окошко она упрется. Нащупал дверь, открыл — и понял, что угадал точно.

— Заблудился? — без улыбки спросил Леушин. — Как отыскал-то?

— По окну.

— Сам догадался?

— Сам.

— И то хорошо… Ложись отдыхать. Вон в углу раскладушка, вон мешок спальный. Простыни внутри. Завтра с утра — на работу.

Мастер ушел.

Казаринов приготовил себе постель, разделся. Совсем недавно хотелось ему спать, а теперь сон не брал. Вспомнились деревня, школа, где учился. Многие ребята из школы тоже подались в институты и техникумы, но пристроились так, что на практику попадают в родные места и работать остаются в своем совхозе. Дом — не чужбина, дома и стены греют… Люди кругом знакомые, мать с отцом рядышком. Живи, ни о чем не тревожась… Вспомнил это Казаринов и опять загрустил. Эх, поступил бы он в сельскохозяйственный техникум, как его дружки-приятели, может, ночевал бы сегодня под отцовской крышей. Вечером бы в клуб сбегал, в кино или на танцы…