Александр Миронов - Только море вокруг

— Я, значит, стукну его прикладом по башке, а он как заверещит: «Гитлер капу-ут!»

— Эльза эта, акула, троих из своих шлепнула, когда те сдаваться хотели…

— Наших в лагере не успели мы отбить, вот беда…

— Молоденькие…

— Жену, говорят, один парень нашел среди них…

…Коля очнулся, соскользнул на пол с колен кочегара, виновато посмотрел вокруг: как же это я заснул? В Комнате стало просторнее, тише: многие ушли, видимо, решив добираться к берегу, к кораблям. Встал, озабоченно хмурясь, и Петр спросил:

— Согрелся? Пора, брат и нам.

— Посидел бы, матрос, — предложил кто-то. — Куда тебе с парнишкой в такую завируху.

— Недосуг, на пароходе заждались, — Иглин покачал головой. И, усмехнувшись прежней своей, с вызовом, усмешечкой, спросил: — А вы, милорды, намерены ждать, пока подадут золоченые кареты? Ножками собственными разучились топать, зануды?

— Но, но, полегче! — ощерился курносый боец с бешенными глазами. — Нашелся указчик! Сам, небось, штаны протираешь на пароходе, отсиживаешься, а нам…

— Заткнись! — Петр круто повернулся к нему, рванул борт бушлата, открыв три боевых ордена на фланелевке. — Видал, как отсиживаюсь? Я бы тебя, такого, на Волге пинком в задницу под пули выгнал: снега испугался, а? А ну, вставай! — голос его загремел. — Поднимайтесь, черти, и марш на берег. Живо!

Колян прижался к косяку двери: сейчас начнется! Но ничего не началось, притихли все, стали послушно подниматься с пола.

— Напрасно ты, парень, — с обидой произнес кто-то. — Или не люди мы?

— Вот и будьте людьми, — спокойнее проворчал кочегар и сунул теперь уже ненужный автомат в руки ближайшему: — Бери трофейную цацку. Мне, может, мальца придется на закукорки взвалить.

Вышли из домика. А снег вроде бы пореже, посуше. Только ноги в ботинках по самую щиколотку вязнут в белом пуху, устлавшем всю землю.

— Слушай-ка, — остановил Иглина тот же, с бешенными глазами. — На вот ватник, пригодится парнишке. — А сам?

— Обойдусь, быстрее до берега дотопаю. Ох, и горяч же ты, корешок! Пока!

— Пока!

И разошлись, потеряли друг друга из виду, чтобы, быть может, не встретиться никогда.

— По тропинке шагай, — обернулся Петр к Ушеренко, — снегу в ботинки не набери.

— Ладно…

Шли, равняясь с усталыми, медленно бредущими пехотинцами, обгоняя их. Люди с трудом волочили ноги, помогали один другому, на плащ-палатках несли раненых.

Тропинка становилась ровнее, натоптаннее. Снег не валил теперь сплошной массой, как на рассвете, падал редкими хлопьями.

Когда до берега было уже рукой подать, Иглин свернул с этой тропинки на белоснежную целину.

— Нам не туда, — сказал он, — там «большие охотники». А наша посудина вон за тем камнем. Замерз?

— Нет, — Коля с трудом удержал стук зубов.

— Пошли!

«Кто это топал здесь?» — подумал Петр, разглядев полузанесенные лунки следов. И бросил через плечо:

— Не отставай.

Едва обогнули они высокий камень, скрывавший берег, как сразу увидели и свой вельбот, и какого-то человека, копавшегося в нем.

— Эй, ты! Что тебе здесь надо? — сердито окликнул его кочегар.

Человек пригнулся от неожиданности. Медленно повернул голову.

— Да я… мне приказано… Не могу мотор завести…

«Не наш», — разглядел его и Коля.

Иглин не стал выслушивать объяснения, в несколько прыжков достиг суденышка. Перебросив ноги через борт, шагнул к мотору, но поскользнулся на покрытом снегом днище и грохнулся навзничь на банку, выругался:

— А, черт!

Человек стремительно выпрямился, в руке его на миг блеснула тяжелая заводная ручка и тут же опустилась на голову кочегара.

Коля не вскрикнул, не успел испугаться. Рука сама собой выхватила из-за пазухи согретый телом пистолет.

Ефим Борисович места себе не мог найти: пропали, ну, конечно же, оба пропали., и Коля, и кочегар! «И зачем только я согласился отпустить его?» — ругал он себя, то поднимаясь на полубак, послушать не стучит ли мотор вельбота, то сбегая на палубу, куда взбирались по трапу бойцы, доставленные с берега очередным «охотником».

Несколько раз он порывался подняться на мостик, к Маркевичу, отпроситься на берег, но тут же отказывался от этой мысли. Нет, не будет он просить, даже ради Коли не попросит. Капитан! Разве не видит, что снег валит и валит, что ветер такой?.. А Коля в одном бушлате, в ботинках. Замерзнет же мальчишка, погибнет!

Стало страшно от этой мысли, ледяным обручем сдавило голову: не вернется! И, увидев, как к борту подходит еще один «охотник», старпом с надеждой отчаяния бросился на переднюю палубу, где спущен штормтрап.

Медленно поднимались усталые, мокрые, промерзшие бойцы. Не отряхиваясь от снега, проходили цепочкой прямо в трюм, где тепло и можно тотчас же растянуться на нарах.

Ни один не остановился, не сказал о Коле. Значит, не видели его. И когда над фальшбортом показалось красное, воспаленное лицо майора Петрова, Ефим Борисович не выдержал:

— Вы не видели наших? На берегу? Иглина и воспитанника корабельного, Ушеренко?

Петров отрицательно покачал головой, и от безучастного этого жеста у старпома перехватило дыхание.

— А людей там много осталось? Ваших много?

— Последних подбирают, — не ответил, а прохрипел майор и, пошатываясь, направился к спардеку.

Значит, все… Значит, не вернутся! И, сорвавшись с места, старпом помчался на мостик. Взбежав на ботдек, он услышал голос капитан-лейтенанта Виноградова, донесшийся со стоящего борт о борт тральщика:

— Алексей! Через двадцать минут отход. У тебя как? Не вернулись?

Носиков замер: через двадцать минут отход… «Неужели уйдем без них?»

— Нет, — услышал он твердый, решительный ответ капитана. — Сообщи Домашневу, Витюк: пока не вернутся, я не могу уйти.

— Ты в своем уме?

— Не уйду!

Ефим Борисович неслышно поднялся на мостик, посмотрел на Маркевича.

— Алексей Александрович, — впервые назвал он капитана по имени, отчеству, — а если…

— Тише! — не оборачиваясь, поднял Маркевич руку. — Мотор?

Старпом замер, весь превратился в слух. Далеко-далеко справа, за пушистым занавесом снегопада, то ли почудилось, то ли в самом деле глухо стучит знакомый мотор. Вот он ближе, еще ближе. Вот и мутноватое пятно вельбота начинает вырисовываться на поверхности черной воды…

— Идут! — у Ефима Борисовича сорвался голос. А капитан повернулся к нему, чуть громче, чем нужно, приказал:

— Вельбот принять на борт! По местам стоять, к съемке с якоря приготовиться!

Десять минут спустя вельбот оторвался от воды и на шлюпталях плавно поплыл наверх, на свое место. Коля стоял в нем, мутными от пережитого недавно глазами глядя на ожидающих моряков. Привалившись к борту окровавленной головой, сидел Иглин. А на носу вельбота, широко раскинув руки, уставился в хмурое небо уже остекленевшими глазами бывший кочегар Коровяченко, которому на этот раз не удалось уйти…