Александр Миронов - Только море вокруг

Кто-то вздохнул в толпе. Кто-то выругался:

— Ее работа, Эльзина. Мало ей одной смерти за это!

Еще один подхватил с сомнением в голосе, со злостью:

— Она ли только? Говорят, и кобель ее постарался. Из русских что ли, из власовцев. Комендантом лагеря был. Чернявый такой.

— Утек, зараза, не нашли его хлопцы, — добавил третий.

Но Иглин уже не слышал их. Угрюмо и опустошенно шагал он к воротам лагеря, даже забыв снять руку с Колиного плеча. Шел, а перед глазами — Чайка…

— Снег? — негромко спросил Коля и сам себе ответил: — Снег… Никак начинается пурга?

Петр поднял голову. Бледный, холодный рассвет сентябрьского дня быстро мутнел от снежных хлопьев.

С палубы судна никто не уходил. Стояли, поеживаясь от пронизывающей сырости, прислушиваясь к постепенно удаляющейся пальбе на берегу, а сами ждали: как там?

Давно вернулись Закимовский и Яблоков. И почему-то не вернулись Иглин с Колей Ушеренко.

Ефим Борисович снова и снова подносил бинокль к глазам, всматривался в сторону берега, откуда должен появиться вельбот, но разве разглядишь что-нибудь путное в кромешной мгле? И в душу старпома все больше закрадывалась тревога.

Никто на судне не знал, долго ли еще придется торчать тут, не прикажут ли сниматься с якоря и уходить подальше в море? Стоит развиднеться, и прилетят немецкие самолеты, начнут бомбить корабли. Тогда будет не до своих, оставшихся на берегу. Правда, тучи густеют в предрассветном небе, может, и без бомбежки обойдется. А все же тревожно: где наши?

Маркевич нервничал не меньше других, шагал и шагал из конца в конец мостика, думал с сердитой досадой на себя: «Черт меня угораздил отпустить Николая с этим сумасшедшим. Ввяжется в драку и забудет о мальчишке».

Лагутин почувствовал его состояние, подошел к капитану, предложил:

— Шли бы вы, Алексей Александрович, в каюту. Чаю горячего выпили бы. Двоим на мостике делать нечего.

— Не до чаю! — резковато ответил Маркевич. — Иглин покоя не дает. Не случилось ли беды? И Коля там…

Штурман с сомнением покачал головой.

— Ну, в случае чего… И оборвал фразу, подался к борту: — Катер идет!

Оба прислушались: с моря, из темноты, все отчетливее доносился рокот мотора. Катер подвалил к борту судна, и на палубу поднялся Михаил Домашнев. Он тут же взбежал на мостик, пожал Маркевичу руку, сказал торопливо и озабоченно:

— Обхожу все корабли: надо предупредить командиров.

— О чем?

— Разве не видишь? — Домашнев махнул рукой на небо. — Командующий опасается пурги: завертит, а люди на берегу почти в летнем. Пойдем-ка в рубку, экая холодина.

Маркевич не часто видел тревогу на лице всегда уравновешенного друга.

— Разве нельзя вернуть десантников? — с сомнением спросил он.

— Послали, да что толку? — поморщился Михаил. — Пойди догони, когда они километров на десять в тундру уже углубились. — И с яростью, с глухой тоской: — Какая операция сорвется, какая операция! Готовились, каждую мелочь продумали, все предусмотрели, и вот…

— Разве наша задача не только в том, чтобы уничтожить здешний гарнизон?

Михаил как бы опомнился, с удивлением спросил:

— Гарнизон? Ерунда здешний гарнизон, Алексей. Командование другое задумало. Дитловские «эдельвейсы» готовят очередной штурм Мурманска, вот в чем суть. По данным разведки, они основательный кулак стянули к линии фронта. Дельце затевают нешуточное. Надо опередить их, ударить так, чтобы все вверх тормашками. Потому и десант: перерезать дороги, пути снабжения, и поминай, как звали «непобедимых».

— Может обойдется без пурги? — неуверенно вставил Маркевич.

Послышался стук в дверь, вошел матрос, доложил:

— Снег, товарищ капитан. И ветер крепчает. Штурман Лагутин просит на мостик.

Домашнев подождал пока закроется дверь, сказал, торопливо застегивая пуговицы шинели:

— Так и знал. Ну. Алексей Александрович, теперь от тебя будет многое зависеть. Надо людей спасать. Подходи ближе к берегу, впритык, принимай на борт. Миноносцы прикроют транспорта в случае чего. Связь с флагманом поддерживай через Виноградова, я подошлю его к тебе.

Он надвинул фуражку на брови, шагнул к двери, а Маркевич вслед попросил:

— Двое моих на берегу, Иглин и Коля Ушеренко. Предупреди бойцов, может найдут…

— Добро!

Снег валил мокрый, крупными хлопьями. Он налипал на лица бойцов, на гимнастерки, брюки и почти сразу же таял. А тут еще ветер пронизывает тело противным, знобким холодом. Кто посильнее, повыносливее, шел сквозь снежное месиво дальше, к берегу, к кораблям, а слабые и особенно раненые заворачивали в первый же домик на пути, чтобы и передохнуть там, и обогреться, и, если удастся, просушить одежду.

Иглин с сомнением посматривал на Колю: дойдет ли? До вельбота осталось с километр, не меньше, а у мальца разъезжаются ноги на скользких камнях, едва передвигает их. Скрючился весь, нахохлился, как цыпленок, прячет лицо от снежного ветра. Обессилеет, свалится, что тогда делать? На руках не дотащить, раненая нога и без того гудит, ноет так, что хоть ты зубами ее грызи.

Дом, смутно обрисовавшийся слева в снегопаде, поманил к себе: надо передохнуть. Петр подошел, толкнул дверь, и та подалась неохотно, медленно, будто изнутри кто-то плечом подпирает ее.

— Легче! — послышался сиплый голос. — Полно здесь, некуда больше.

— Пусти. — Иглин поднажал сильнее. — Человек со мной, из сил выбивается. Не замерзать же.

— Говорят тебе — некуда! — Дверь раскрылась пошире, показалось злое, заросшее щетиной лицо. И тот же голос стал тише, удивленнее: — Никак с мальчишкой ты? Нашли время шляться, черти… А ну, ребята, посуньтесь чуток, надо мальчишку согреть.

Лечь даже на полу нельзя было, люди сидели скорчившись, впритык один другому, подобрав под себя ноги. От густого и едкого махорочного дыма уже саднило в горле, слезились глаза, но все равно тусклые огоньки самокруток мерцали в комнате.

— Дальше не ходи, Николай, — сказал Иглин, опускаясь на пол возле двери. — Хуже газовой камеры. Пристраивайся ко мне на колени. Вот так, вот и ладно. Поспи…

— Ты где подобрал его? — спросил сосед. — Может, в лагере здешнем?

— С парохода парнишка, — опередил ответ Иглина другой боец, — на котором мы сюда шли. Дурень, зачем ты его на берег потащил?

Петр не ответил, закрыл глаза, откинул голову к стене. Коля все еще мелко и часто дрожал на его груди, и кочегар поплотнее обнял парнишку руками, покрепче прижал к себе, согревая теплом своего тела. Медленно, волнами табачного дыма наплывала дремота, туманила сознание. Сказывалась и бессонная ночь перед высадкой десанта, и напряжение, пережитое здесь, на берегу. Сквозь глуховатую стену полузабытья доносились какие-то слова, обрывки фраз, не привлекая внимания и не задерживаясь в сознании.