Юрий Красавин - Хорошо живу

— Подскочи подмогнуть! — дурашливо загорланил Леха и полез по шаткой лестнице на чердак.

— Давай сюда гнетень! — распоряжался Степан Васильич уже на улице. — Один конец на ветлу, другой на треногу из жердей. Поднимай выше! Вожжи в кузове лежат. Георгий, принеси! Вот так.

— Ой, мать, я тут не провалюсь? — спрашивал Леха, опасливо ступая по чердаку. — А то так и просыплюсь до самого подпола. Что-то шевелится вроде бы у меня тут все под ногами, поскрипывает.

— Не бойсь, — подбодрила хозяйка.

Длинный Леха распрямился, и голова его ушла под самый князек. Он повел вилами, и огромные охапки мягко плюхнулись на покатый пол сеней.

Работа началась.

Толька подхватывал сено вилами и сбрасывал его с крыльца на улицу. Сверху на него дождем сыпалась сенная труха, застревала в волосах, попадала за воротник; сразу стало жарко. Гоша со Степаном Васильичем не поспевали за ним.

Хозяйка сидела в стороне на скамейке.

— Вон-вон, видишь, мать? — говорил ей Гоша, когда очередное беремя повисало на перекладине. Он едва дотягивался до безмена, вставал на цыпочки, даже подпрыгивал. — Это сорок фунтов — пуд. Раз пуд, два пуда, четыре пуда, шесть пудов! Правильно?

— Да я все равно малограмотная, — отмахнулась та. — Только ползимы и ходила в школу-то.

— Сколько? — переспросил Гоша.

— Ползимы.

— Э, мать, да я, выходит, рядом с тобой просто академик или профессор. Я в десять раз тебя грамотней — пять классов окончил.

— Конечно, — спокойно согласилась женщина. — Я и фамилию свою едва вывожу.

— А деньги небось считать умеешь!

— Это сосчитаю, — улыбнулась она, — да больно долго я соображаю. В магазин вон приду, дам Верушке свой кошелек, она мне и отсчитает, и объяснит, сколько и за что взяла.

— Уж она тебе, наверно, отсчитает! — заржал Гоша, — Они, магазинщики, это могут!

— Да она не обманет, — не слушая его, говорила свое хозяйка. — Я другой раз, грешница, приду домой да и проверю — все правильно, копеечка в копеечку. Кому они нужны, мои гроши! А Верушка наша хорошая девка.

— Люблю хороших, — сказал Толька. — Как бы мне с ней встретиться, мамаш?

— Незачем, милый, она замужем. Опоздал ты.

— Какая разница! — возразил Гоша. — Может, у нее мужик-то лямку не тянет.

— Нет, он механизатор, хорошо зарабатывает.

— Я не про то, — Гоша ухмыльнулся. — Иди смотри, мать: пять с половиной пудов. Двадцать три да эти. Считай.

— Считайте вы сами. Вы покупаете, а не я.

— Мы без обману, — приговаривал Степан Васильич.

Работал он суетливо: то, низко пригибаясь, внаклонку тащил к разостланным вожжам сено, то кидался к безмену. Темные мослаковатые руки его, похожие на рачьи клешни, постоянно двигались, и сам он разрумянился не столько от работы, сколько от внутреннего возбуждения. Хозяйке Степан Васильич услужливо поддакивал, заискивающе называл ее Дарьей Павловной.

— Что это у вас, Дарья Павловна, вся деревня изрыта? Кто ж ее так испохабил?

— Водопровод ведут. Вторую неделю работают тут строители из города. У меня теперь колонка будет под боком.

— А может, это канализация? — спросил Гоша. — Вы тут не перепутайте.

Толька на крыльце так и сел на ступеньки:

— Ой, не могу!

— Ты чего? — спросил Леха с чердака.

— Они тут водопровод с канализацией соединили, — давясь от смеха, выговорил Толька.

Охапки сена перестали валиться сверху: Леха тоже сел от смеха, разом обессилев.

— Как дети вы, ей-богу, — сказала Дарья Павловна.

— Давай-давай, Георгий, — суетился Степан Васильич. — Подвешивай. Раз-два, взяли!

— А у вас девчат много, мамаша? — допытывался между тем Толька.

— Деревня-то наша на отшибе. В центральном отделении есть молодежь, да тоже маловато.

— Что ж это, не остаются у вас в колхозе? — спросил Степан Васильич. — Плохо на трудодни получаете?

— Какие же теперь трудодни! — снисходительно засмеялась женщина. — Давненько вы в колхозе не бывали. Теперь зарплата, как и у вас в городе.

— Ах да! Ну верно, знаю… Это я так, перепутал, — бормотал Степан Васильич. — Да все равно, колхоз, он и есть колхоз. Чего тут говорить! Вишь, уезжают все равно люди.

— Да уж конечно, ныне не так многолюдно в деревнях, как бывало. Раньше у нас тут три бригады было и в каждой по тридцать человек трудоспособных.

— Разбежались, как тараканы! — воскликнул Гоша со злорадством.

Степан Васильич глянул на него с досадой: не мешай, мол, разговору.

— Вот и сынок у вас, Дарья Павловна, тоже уехал. Который в гости-то приезжал. Не захотел остаться.

— Что ж поделаешь! — вздохнула она. — Он инженер и там дело нужное делает, так я думаю.

Очередное беремя подвесили, и Гоша, подпрыгнув, глянул на безмен:

— Смотри, мать, пять пудов.

И, странно хрюкнув, сунулся лицом в сено. Степан Васильич опять строго посмотрел на него, потом на безмен и сказал великодушно:

— Там чуть-чуть побольше пяти. До пяти с половиной не тянет, ну да ладно, посчитаем пять с половиной. — И поспешно заговорил о другом: — А коровы у вас нет, Дарья Павловна?

— Корову нет резону держать. Живу одна. Которые семейные, те, конечно, с коровами.

— Без молока плохо в деревне, — посочувствовал Степан Васильич. — Мы вот и в городе живем, да корову держим. У нас улица прямо в поле выходит, так не мы одни с коровой-то…

— Да я без молока не живу. У соседки беру. Много ли мне надо, одной-то!

— А у вас, Дарья Павловна, где ж хозяин? Я смотрю, женщина вы из себя приятная, а вот мужа нет.

— Хозяин-то был, — она погрустнела. — Замуж я вышла в сорок первом году, пятнадцатого июня, а через неделю война началась, мужа взяли… Не пришлось пожить.

— Погиб?

— Сначала извещения у меня такого не было. Написали мне, что пропал без вести. Я все ждала его, все ждала, думала: может, вернется… Так и прожила бы до самой смерти, да, спасибо, учителька наша новая нынешней весной надоумила написать в одно место. Как оно называется, я уж забыла. Недавно получила письмо, сообщают, что погиб, и даже место указали точно: возле Житомира. Это на Украине. Теперь вот хочу съездить туда, проведать.

— Чего уж ездить-то, — сказал Степан Васильич. — Что с воза упало, то пропало. Не воротишь.

— Другого можно мужика найти, — добавил Гоша и подмигнул Тольке.

— Да затосковала я что-то, уж так затосковала — невмоготу. — Дарья Павловна высморкалась в фартук и смахнула слезы со щек. — Вот съезжу, поплачу там на могилке да и успокоюсь.

Леха уже слез с чердака и помогал отцу вязать беремя. Толька стал подавать сено на автомашину вставшему там Гоше. Они превратили эту работу в очередную забаву. Толька кидал огромные охапки, торопливо нанизывал на вилы еще и вновь кидал.

— Все равно завалю, — твердил он упрямо.

— Давай-давай, — подзадоривал сверху Гоша. — Тебе только портянки лицевать. Тебе дай волю — чулки по три метра вязать будешь. Сила есть — ума не надо. Во дает!